Книга По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России - Михал Гедройц

Мы продолжали свой путь и наконец оказались на маленькой станции посреди чиста поля под названием Карши. Робин Лейн-Фокс пишет, что в Карши Александр забрал лучших местных лошадей для своей обессилевшей армии. 15 июля 1942 года в Карши мы без проблем сели на местный поезд, направлявшийся в Гузар, и прибыли туда во второй половине дня, через 13 дней после отъезда из Николаевки. В тот же день, 15 июля, генерал Андерс дал приказ начинать вторую эвакуацию. Мы услышали новости на станции.

* * *

Гузар — довольно большой, ничем не примечательный город, но в разгар лета 1942 года ему выпала честь стать смертельной западней для тысяч людей. Генерал Андерс замечает в мемуарах: «В Гузаре состояние здоровья наших людей (солдат и гражданских лиц) было отчаянное». Солдаты польского резерва и примыкавшего к нему лагеря гражданских лиц погибали от брюшного тифа, дизентерии и малярии, косивших каждого десятого. Самым переполненным отделением местной больницы был морг. В Гузаре долго не задерживались.

По приезде мать отправилась в польский генштаб, пытаясь найти пана Пиотровского, который подписал наш вызов в Гузар. Это должен был быть один из двух Пиотровских, знакомых родителям до войны, вероятно, государственный нотариус в Слониме. Но его там уже не было. Позже мы узнали, что и он пал жертвой тифа. Вместо него она случайно наткнулась на капитана Базилевского, мужа нашей знакомой гитаристки. Он предложил нам временный кров, пристройку в доме, где жили они с женой. В главной комнате дома мы обнаружили пани Базилевскую, она была очень нездорова и лежала в постели. Она не стала или не смогла общаться со своими новыми жильцами. Гитара молчала.

На следующее утро мы все пошли на мессу в расположении штаба. Это оказало на нас восхитительно очистительное воздействие. Впервые с апреля 1940 года мы подходили к исповеди и причастию. Я предложил свои услуги в качестве алтарника, и мое предложение было принято. Я обнаружил, что все еще помню все возгласы на латыни.

Теперь мать была готова биться за то, чтобы нас включили в предстоящую эвакуацию в Иран. Это была сложная задача и физическое испытание: штаб осаждали гражданские, умоляющие о шансе на спасение. Мать, вымотанная дорогой и ослабленная хроническими приступами дизентерии, была не в состоянии чего-то добиться. Впервые она начала терять надежду.

И тут чудесным и решительным образом вмешалось провидение. Сегодня я склонен видеть в этом участие отца. Услышав нашу фамилию, к матери подошел офицер и представился капитаном Антонием Гедройцем, нашим дальним родственником и другом дяди Хенио. Он тут же записал нас своими членами семьи — что означало, что мы попадаем в число эвакуируемых, — и перевез нас к себе. Кроме того, он сообщил дяде Хенио, находившемуся на базе эвакуации в Красноводске, что мы уже едем. Через два или три дня НКВД выпустило указания по эвакуации польской армии с членами семьи в Иран.

Антоний Гедройц был из другой половины нашей семьи, обосновавшейся в деревне Корве,[26] немного севернее Вильно. Мы были не очень близки, собственно говоря, мать видела его первый раз в жизни. Но в Гузаре она вынуждена была признать, что перед ней стоял «самый красивый мужчина в клане». Его жена и двое детей (один умер в Сибири) были уже с ним. Анджей, единственный сын, оставшийся в живых, был почти моим ровесником, и мы с ним подружились. С годами мы стали общаться меньше, но сыну Анджея Каролю (сегодня он полицейский в канадской конной полиции) много лет спустя предстояло стать моим близким другом.

Отправление должно было состояться через две недели. Эти две недели стали нашей последней битвой. Это уже был не голод — армия делила с нами свой рацион из риса и говядины, — а тяжелые болезни. Мать страдала от хронической дизентерии, а сестры заболели малярией. Я умудрился оставаться в относительном здравии.

НКВД назначило отъезд на 13 августа. Мы и не подозревали, что наш поезд окажется последним эшелоном в арьергарде армии Андерса на пути к свободе. На станции мы обнаружили знакомые составы из телячьих вагонов, наспех приспособленных к перевозке людей. Теперь, конечно, мы были на попечении польской армии, и каждый из нас сжимал в руке английский «железный рацион», то есть неприкосновенный запас: армейский шоколад в блестящей консервной банке. Три мои женщины были слишком больны, чтобы наслаждаться этими радостями. Мне пришлось по одной вести их к поезду и помогать им подниматься по лестнице в вагон. Я был так занят, что не понимал серьезности положения. Но наш путь наконец-то начался. В зное этого исключительно жаркого августовского дня поезд медленно выехал из Гузара, где выжить уже значило победить.

* * *

Вторая эвакуация была проведена столь же оперативно, сколь и первая. Первая партия поездов отправилась в Красноводск 30 июля, всего лишь через четыре дня после появления инструкций НКВД. Операция заняла две недели и один день. 45 тысяч военных и 26 тысяч гражданских были вывезены с советской земли 41 эшелоном и 25 кораблями. Предприятие такого масштаба должно планироваться заранее.

В поездах условия были ужасные. Они были сильно переполнены, как и в апреле 1940 года, но на сей раз переезд сопровождался эпидемиями и субтропической жарой. Но как бы тяжко ни было, мы были готовы на все. И настроение пассажиров было почти оптимистическое, а атмосфера почти радостной. Мать неожиданно почувствовала себя лучше, и малярия у Анушки и Терески пошла на убыль. Я начал наслаждаться пейзажем.

Мы приехали обратно в Карши, потом в оазис Бухары — древней Согдианы, — знаменитой коврами и красотой своих женщин. Именно здесь Александр Македонский был сражен красотой Роксаны, дочери Оксиарта, «самой красивой женщины в Азии». Вскоре после этого мы пересекли Амударью, столь знакомый великому македонскому завоевателю Оксус, и Трансоксиана сменилась песками Каракумов. Нашим следующим перевалочным пунктом был оазис Мерва, который Лейн Фокс называет «плодородным и стратегически значимым островком цивилизации». Теперь НКВД избрало Мерв местом прощального пира. Это была на редкость наивная затея, при помощи которой наши тюремщики пытались задобрить бывших заключенных и депортированных. Нас провели к длинным столам, уставленным вкуснейшим пловом и даже какими-то шашлыками. В чем-то это было жуткое мероприятие, но это не помешало нам — и даже моей матери — наслаждаться туркменской кухней.

Из всего Ашхабада я помню только полуразрушенный вокзал. Через день или два мы впервые увидели Каспийское море, наводненное сухогрузами и транспортными судами, перевозившими раненых солдат. Это было мое первое море, поразительное зрелище! Однако для нас это означало лишь одно — дорогу из Советского Союза.

Мы приехали в порт Красноводска рано утром 20 августа после недельной дороги. А там на набережной стоял дядя Хенио, готовый умыкнуть нас на целый день, чтобы мы отдохнули в его городской квартире. Мне это казалось верхом роскоши: ванна, длительный сон, уйма еды, хотя с непривычки я не мог проглотить ни сахара, ни масла. В тот же день поздно ночью дядя Хенио передал нас начальству порта, которое посадило нас на древнее корыто — корабль, который, если я не ошибаюсь, назывался «Каганович».