Книга Целиковская - Михаил Вострышев

Если у меня возникала неразрешимая, как мне казалось, проблема, я долго ныла и выспрашивала: "Как быть?!" Ответ ее был короткий и четкий: "Да что ты все, как быть да как быть? — Высмеять!" На все мои дни рождения прибегала первой: "Людмилец! Я тебе пирожок испекла!" Традиционное блюдо — пирог с капустой. Я всегда говорила: "Люся! Это не пирог, это поэма экстаза!" "Людмила! Как ты странно водишь машину — спорадически и корпускулярной Сама она лихо водила синенький "Москвич" с полосатыми чехлами, красными в белую полоску, которые сама же и сшила, а на ветровом стекле висела Леонардова "Мадонна Лита". Кстати, когда Любимова останавливал гаишник, а было это в советское время, милиционер, бывало, говорил:

— Вы иконку-то снимите.

Тот всегда отвечал, указывая на Мадонну:

— Это же моя жена!

Целиковскую же иногда в шутку представлял:

— Это дочь великого ученого Циолковского.

А наши гастрольные эскапады! Люся меня прозвала "Епиходыч, или 33 несчастья", а я и рада была ее рассмешить. То ключи уроню в шахту лифта, то заграничный паспорт потеряю и т. д. В Румынии, например, мы пошли завтракать, это за границей, где тогда все наши следили, кто как себя ведет. Я иду после завтрака по лестнице и чем-то звякаю. Люся была иногда очень наивна и смешлива…

— Людмил, а чем ты звякаешь?

Я говорю:

— Сама удивляюсь.

Оказывается, на подол платья (тогда носили макси) почему-то, может быть медом, приклеилась ложка из ресторана. Пришли в номер, я ее отклеила и стала рассуждать, умирая от смеха, что с ней делать? Ведь подумают, что сперли…

Люсины команды!.. А она командир! Я старалась ее команды выполнять молниеносно. Однажды вместо вилки кипятильника вытащила из розетки лампу, а кипятильник благополучно остался на столе, где лежала пресса — любимое Люсино занятие — скупить все газеты, чтобы быть в курсе. Не прошло и минуты, как все это вспыхнуло и загорелось. Я кинулась за водой в ванную, но не тут-то было. Дверь заклинило. Я сижу в ванной, а Люся тушит пожар одеялом и валится от смеха: "Епиходыч!"

Она увлекалась преферансом и перед поездкой на очередные гастроли говорила:

— Я прикажу директору, чтобы нам дали люкс!

(Эти наши тогдашние люксы — две комнаты, где зимой дуло из всех щелей, а летом можно было задохнуться от жары, но где непременно должен был стоять холодильник.) И всю ночь раздавалось: "Раз, пас, мизер, без двух". Я в эту игру так и не научилась играть, лежала и читала, а Люся наутро пытала:

— Ну, что там твой Соловьев открыл?

Я увлекалась Владимиром Соловьевым и излагала ей, как умела, теорию премудрой Софии.

— Ну, ну, интересно. Я еще к этому не пришла. Не торопи, освою.

И освоила и пошла дальше.

А Люсин юбилей в Ставрополе!

Ведь всех надо накормить, всех надо угостить! Начала готовиться задолго и каждый день приносила с базара то дыни, то арбузы, то еще какие-то фрукты, ягоды. В результате я лежала, задыхаясь от ароматов, и наконец взмолилась:

— Люся! Я задыхаюсь! Уже лежу, как на бахче.

— Ничего, Людмилец, я буду проветривать!

Устроили потрясающий бал, это было ее 70-летие. Все веселились и были счастливы ее гостеприимством и широтой души.

Как она любила людей, умела их обогреть, всем помогала! Всех приветить, выхлопотать квартиру, устроить в поликлинику, добыть врача, всем помочь! Она была вечным ходатаем по делам:

— Так, сейчас съездим, все уладим, только подожди, накрашусь, чтобы быть похожей на Целиковскую.

Сама за рулем, сама повар, сама добытчик, сама парикмахер, все сама. У нее никогда не было никаких помощниц. Маму, Екатерину Лукиничну, обожала, а Екатерина Лукинична, если сама не участвовала в готовке, лежала на кровати, читала, философствовала и давала указания.

Слава Богу, и сын Саша помнит и чтит маму и друзья, которые сейчас стонут от ее отсутствия.

Главное, что Люся всегда с нами, и если что-то не уместилось в этом этюде, мне она и это простит.

Спасибо, Люся, за уроки жизни, которые Вы мне преподали. Спасибо, что Вы научили меня радоваться красоте мира, ходить в музеи и не лишь бы абы для моды, а слушать… робкое дыханье, трели соловья, научили распознавать, что в жизни главное, а что — тьфу… тьфу…

И умение подняться над любой ситуацией!

Жить "поверх барьеров" — как нам поведал великий Пастернак!

Начало театра на Таганке

После смерти К. Алабяна в самом начале шестидесятых годов Люся Целиковская вышла замуж за своего партнера по спектаклю "Ромео и Джульетта" и ровесника Юрия Любимова (родился в 1917 году). Он годом раньше ее поступил в училище при Вахтанговском театре, по окончании которого семь лет прослужил в Ансамбле песни и пляски НКВД СССР, а в 1946 году был принят в Вахтанговский театр. Всенародной славы Целиковской Любимов, конечно же, не имел, но считался хорошим актером и за исполнение роли Тятина в спектакле "Егор Булычов и другие" в 1952 году был удостоен Государственной премии СССР. Кроме того, он немало снимался в кино ("Робинзон Крузо", "Дни и ночи", "Кубанские казаки", "Белинский" и т. д.). В 1953 году Любимов вступил в КПСС и стал преподавать в Щукинском училище. Пробовал себя в роли режиссера на студенческой сцене, но ни успехами, ни провалами отмечен не был. И вдруг подвернулась удача: жена уговорила наконец прочитать никогда не шедшую на советской сцене пьесу Бертольта Брехта. Любимов почувствовал вдохновение и взялся за постановку "Доброго человека из Сезуана" со студентами третьего курса Щукинского училища.

Четыре вечера летом 1963 года играли новую постановку на студенческой сцене — четырежды срывали овации. Не было ни порядочного театрального реквизита, ни костюмов, даже игру актеров с натяжкой можно было назвать талантливой. Но что-то было! Что-то настоящее, необыкновенное. Удивляла в первую очередь изобретательность мало кому известного, кроме заядлых театралов, режиссера. Он, как когда-то в дореволюционные годы знаменитый антрепренер Лентовский, а в первые советские — Мейерхольд, поразил зрителей своей необузданной фантазией, смешением театра с маскарадом, ярмаркой, буффонадой. Радостное настроение испытывали зрители и от несокрушимого задора молодых актеров, игравших до самозабвения, не думая о том, главная у них роль или беззвучная пантомима в массовке.

И тогда Целиковская и Любимов решили задействовать всех своих влиятельных друзей и знакомых, "прорвать блокаду" цепко державших в своих руках театральный мир маститых режиссеров и добыть для Юрия Петровича театр. Тем более что подвернулся удобный случай — при Кировском райкоме партии создали комиссию по изучению деятельности Московского театра драмы и комедии, которая пришла к выводу, что "театр утратил интонацию гражданственности, в нем появились черты периферийности".

По старой дружбе Целиковская уговорила посетить спектакль, поставленный мужем, Анастаса Ивановича Микояна. Министры, замы министров, начальники всевозможных управлений культуры — весь московский бомонд потянулся на Старый Арбат взглянуть на студенческий театр, которому уже разрешили выступать на своей основной сцене вахтанговцы.