Книга Петр Столыпин. Крестный путь реформатора - Виктор Воронин

Подобной же позиции придерживался и министр внутренних дел, считавший, что возвращение к самодержавному прошлому уже невозможно. Показательно, что Витте принадлежит и такая неожиданная характеристика Столыпина: «Галантный, обмазанный с головы до ног русским либерализмом, оратор школы русских губернских и земских собраний». Даже Милюков был вынужден сделать некое полупризнание: «Столыпин выступал в двойном обличье — либерала и крайнего националиста (возникает закономерный вопрос: если Столыпин действительно был «крайним националистом», то почему его так люто ненавидели черносотенцы? — Авт.)».

Для подобных характеристик были все основания. Столыпин прекрасно понимал всё значение парламентаризма и гражданского общества для строительства новой России и стремился обеспечить для всех политических партий, независимо от исповедоваемой ими идеологии, нормальные условия для деятельности. Так, он отправил губернаторам и градоначальникам секретный циркуляр, призванный положить конец межпартийному насилию: «В последнее время стали учащаться случаи террористических посягательств на членов некоторых легализированных политических обществ на почве партийной вражды, каковое обстоятельство может повлечь за собою массовые выступления междоусобного характера и потому на означенное явление должно быть обращено особое внимание местной администрации. В видах предупреждения описанных преступных посягательств надлежит усилить негласное наблюдение со стороны розыскных органов и, кроме того, принять меры к тому, чтобы об упомянутых террористических актах назначались со стороны полиции и судебной власти самые энергические расследования для обнаружения виновных и быстрого предания суду с применением к обвиняемым высшей меры пресечения во время дознания и следствия.

Об изложенном имею честь сообщить для надлежащих с Вашей стороны распоряжений».

Понятно, что подобная позиция Столыпина была выгодна всем политическим партиям. Конечно, за исключением ультралевых и ультраправых экстремистов, для которых политика и насилие были неразделимы. Последним было четко указано, что власть больше не будет терпеть насилия в политической борьбе.

Несмотря на всю свою беспощадность к революционным выступлениям и террору, Столыпин мог эффективнее любого другого деятеля из царского окружения контактировать с либеральной оппозицией, и недаром именно он перед роспуском Думы вел переговоры с Шиповым, Милюковым и графом Гейденом. Причем дело было далеко не только в способностях Петра Аркадьевича как переговорщика (хотя они, несомненно, присутствовали). Столыпин не скрывал, что при любом развитии событий он считает введение парламентаризма в России необратимым, более того — необходимым для ее дальнейшего развития. Для него дискуссионен был вопрос не существования Государственной думы, а лишь ее объема полномочий, в том числе отношений с Советом министров. Столыпин даже во время наибольшего конфликта с либеральной оппозицией стремился не к бездумному реваншу, как ультраправые и многие правые (которые, подобно Бурбонам периода Реставрации, ничего не забыли и ничему не научились), а налаживанию сотрудничества. Чрезвычайно показательно, что условием (немедленно принятым Николаем II) согласия на назначение премьером Столыпин поставил разрешение предлагать к вхождению в правительство избранных им общественных деятелей.

Еще один показательный пример… Столыпин не только не прибегал к репрессиям против кадетской партии (неизменно выступавшей в авангарде борьбы против его политического курса), но и вынужден был постоянно одергивать чересчур ретивые местные власти. Например, в циркулярном письме губернаторам от 27 июня 1906 года министр внутренних дел указывал на недопустимость ограничения прав политических партий и общественных организаций, причем он подчеркнуто не проводил разницы между ними в зависимости от отношения к власти: «По имеющимся в Министерстве внутренних дел сведениям, местная губернская администрация препятствует проявлению свободной деятельности отделений некоторых обществ, возникших до 4 марта сего года и представивших, во исполнение отдела VII Временных правил об обществах и союзах 4 марта, своевременно свои уставы, с правом открытия отделений, С.-Петербургскому градоначальнику для регистрации. Так, в некоторых местностях губернаторы запрещают деятельность отделений Конституционно-демократической партии (Партия народной свободы), в других Союза Русского народа и Лиги образования.

Вследствие сего и во избежание дальнейших недоразумений считаю долгом указать Вашему Превосходительству, что С.-Петербургское городское по делам об обществах присутствие еще не открыло своих действий ввиду встреченных С.-Петербургским градоначальником сомнений при его образовании и что вопрос этот находится в настоящее время на рассмотрении Правительствующего Сената.

Принимая во внимание, что названные общества в точности выполнили требования закона 4 марта и что задержка регистрации их уставов происходит не по их вине, эти общества, с отделениями, должны считаться законно существующими и имеющими право действовать на тонном основании уставов, представленных С.-Петербургскому градоначальнику, если при регистрации не произойдет каких-либо изменений этих уставов или они будут признаны не подлежащими регистрации.

Об этом уведомляю Ваше Превосходительство для сведения и руководства как в отношении указанных обществ, так и в отношении других, возникших ранее 4 марта, регистрация которых в С.-Петербурге задерживается по тем же основаниям».

А вот его телеграмма от 14 июля 1906 года в Феодосию временному военному генерал-губернатору, также доказывающая, что Столыпин принципиально не желал применять репрессий по отношению к кадетам, а напротив, делал всё необходимое для защиты их прав в соответствии с Манифестом 17 октября: «К открытию отделения Партии народной свободы ввиду циркуляра моего 27 июня № 24, разъясняющего законность существования партии, препятствий нет. Собрания можно разрешить лишь не вызывающие опасения для общественного спокойствия».

Столыпин, в отличие от многих правых деятелей, четко различал революционеров-разрушителей и либеральную оппозицию. Если первых он считал необходимым подавлять любыми средствами, то со второй хотел договариваться. При этом Петр Аркадьевич считал главной бедой либеральной оппозиции, мешавшей ей конструктивно взаимодействовать с властью во благо страны, то, что она не могла (да и не хотела) провести для себя непереступимую грань с разрушителями, желавшими не реформирования общественного строя, а полного разрушения государства. Не менее негативным фактором, по мнению Столыпина, было и то, что оппозиционеры не понимали огромной важности исторической преемственности власти, в связи с чем видели свою цель не в реформах, а в разрушении складывавшегося веками государственного устройства. Показательно, что в этом с ним были согласны и наиболее прозорливые оппозиционеры (хотя большинство и признало столыпинскую правоту спустя годы, многие уже в эмиграции). Чрезвычайно созвучными убеждению Столыпина в этом вопросе звучат размышления Маклакова, считавшегося в кадетском ЦК наиболее склонным к диалогу с правительством: «Слабость Освободительного Движения была в том, что под одним словом "долой" оно объединяло направления между собой несогласные не только в конечных целях своих, но, главное, в средствах, которыми нужно было достигать ближайших к этим целям этапов. Разномыслия в конечных целях (конституционная монархия, республика, социализм) были менее важны; до них было еще далеко, а пока можно было видеть друг в друге "попутчиков". Опаснее было разномыслие в средствах, которыми сейчас нужно было идти, чтобы лишить власть самодержца ее надзаконности и разделить ее с представительством. Освободительное Движение оказалось слишком равнодушно к той грани, которая должна была отделять эволюцию государства от бедствий всякой революции… Такое отношение к основному вопросу объяснялось и отсутствием опыта у нашей общественности. Она недостаточно сознавала, что жизнь на месте всё равно не может стоять, что при сопротивлении населения власть непременно будет меняться, хотя бы и слишком медленно по настроению современников, что поэтому всегда целесообразнее содействовать таким ее изменениям, чем добиваться ее падения. Ведь даже при реставрациях многое из нового сохраняется потому, что уже сделалось фактом (так и Столыпин считал введение парламентаризма необратимым, в первую очередь потому, что оно «сделалось фактом». — Авт.). В этом заключается неистребимое преимущество существующей исторической власти. Поэтому при самых радикальных реформах разумнее прежнюю власть реформировать, но сохранять, не увлекаясь мечтой начать всё строить на "расчищенном месте"; привычка населения к существующей власти составляет ее главную силу».