Книга Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945 - Райнхольд Браун

Но это были лишь мои предположения. Но я руководствовался ими, когда двинулся дальше, успокоив кипевший разум.

Я тащился по извилистой лесной дороге, когда взошло благодатное солнце. Мне снова стало тепло. Чувство безнадежности, будь оно навеки проклято, покинуло меня, оставшись далеко позади.

Здесь мне пригодился опыт работы на лесоповале. Я наткнулся в лесу на дикую яблоню. Знаешь ли ты, читатель, о существовании такого дерева? Надо разгрести снег под облетевшей кроной. Там лежат опавшие осенью яблоки. Я разгреб снег и поел яблок. Какой я молодец! Я нашел решение! О, как они хрустели, как вкусны они были! Но их не хватило, чтобы насытиться. И все же мне удалось отыскать еще пару яблок. Я съел полтора, а половину второго яблока просто сунул в рот, зажав между зубами. Оно было такое маленькое, такое крошечное в сравнении с садовыми яблоками. Я перемещал кусочек яблока во рту, закладывая его то за правую, то за левую щеку. Так я шел, все время ощущая во рту чудесный аромат редкостного деликатеса. Это яблочко, избежавшее попадания в желудок, стало моим приятным спутником. В конце концов оно потеряло всякий вкус, стало отдавать кожей, и я проглотил его.

Я шел целый день, не встретив ни одного человека.

Иногда над головой пролетали вороны, которые, раскачиваясь, усаживались на ветки. Иногда они садились и на снег. В лесу кипела жизнь. Тишина была обманчивой. Но людей я не видел. День шел своим чередом, подчиняясь непреложному закону природы. Стало холодать, начали сгущаться сумерки. На подходе была ночь. Я был готов провести ночь в лесу. Спички мои были сухими. Я высушил их на печке у цыганки, и теперь они снова были готовы к употреблению. Да, об этом я подумал; значит, рассудок еще не совсем мне изменил! Спички! Это так важно! Без спичек здесь пропадешь и погибнешь. Я берег их, о, как я их берег! В полдень я их проверил. Я подержал их на солнце и окончательно высушил. Я прикасался к ним почти с нежностью. Намазанную серой часть коробка я выломал и, предосторожности ради, положил в шапку. Туда же я положил и три спички. Время от времени я проветривал это сокровище.

Теперь мне надо развести костер. Это искусство я постиг в совершенстве и нисколько не сомневался, что мне это удастся. Для начала я выбрал подходящее место — защищенное от ветра и богатое валежником.

Но мир полон счастливых случайностей! Внезапно до моего слуха донесся человеческий голос. Кто-то говорил, говорил громко, хотя голос показался мне приглушенным — люди находились довольно далеко от меня. Но человек, несомненно, говорил громко. Я пошел на голос. Конечно, пошел. Меня гнал голод, и к тому же я вовсе не был одержим страстью к одиночеству. Вскоре я стал различать отдельные голоса, услышал ругательства и смех. Я напрягся. Голоса теперь раздавались совсем близко. Вскоре в глубине лесной чащи я различил красный отблеск костра на стволах деревьев. Напряжение нарастало. Я крадучись, как зверь, подошел еще ближе. Да, это были лесорубы. Они устроили здесь свой лагерь. Недалеко от костра стояла палатка — убежище на ночь. Да, это были лесорубы! Боже, как это здорово! От радости и восторга у меня по спине пробежал холодок. За этим грандиозным открытием должна была последовать какая-нибудь шутка, каверза или проделка! Здесь требовалась некоторая толика сумасбродства. Тихо, как призрак, я пробрался в круг света, падавшего на снег от костра. Облитый светом трескучего огня, я прислонился к дереву и ждал возгласов удивления, широко распахнутых глаз и открытых ртов.

Картину, представшую перед моим взором, я не забуду никогда. Четыре здоровых парня сидели вокруг гигантского костра и по очереди помешивали в подвешенном на узловатый сук над огнем котле какое-то варево. Один из них — он до сих пор стоит у меня перед глазами — повернулся ко мне спиной и лег на бок, подперев голову кулаком. Он непрерывно выкрикивал какие-то ругательства, относившиеся к остальным трем лесорубам. Те, однако, так громко хохотали в ответ, что их смех, наверное, слышали даже небесные ангелы. Наконец, один из них, тот, кто мешал похлебку, стремительно встал и шлепнул того, кто ругался, длинной мокрой ложкой по туго натянутым штанам. Раздался громкий и отчетливый шлепок. После этого вокруг костра началась веселая кутерьма и свалка. Вот в этот-то момент я отошел от дерева и буквально прыгнул к костру. Действительно, вряд ли я мог придумать более удачную шутку, чтобы удивить этих ребят. Словно по мановению волшебной палочки возня тотчас прекратилась. Все вскочили, подтянулись и уставились на меня во все глаза. Ух, моя шутка удалась на славу. Они что, никогда в жизни человека не видели?

— Откуда идешь? — по-румынски спросил наконец тот, кто хлопнул друга ложкой.

— Я немец, — ответил я.

— Немец?!

— Да.

Пауза! Немая сцена. Но глаза этих людей вспыхнули приветливым огоньком.

Они — все четверо — обступили меня и принялись горячо жать мне руку. Потом меня усадили перед костром и начали расспрашивать. Но первое, о чем они подумали, выразилось в том, что мне сразу предложили еду. Они стали рыться в своих торбах и очень обрадовались, найдя там хлеб.

— Вот!.. Вот!.. Ешь!

— Спасибо!

Мне со всех сторон совали хлеб, а ведь я ни слова не сказал им о том, что я голоден. Мне стало тепло и уютно. О, как же мне повезло! Лесорубы снова принялись помешивать фасолевый суп, который я узнал по запаху. В костер то и дело подбрасывали сучья, и горячее блюдо скоро должно быть готово. Рядом, возле огня, был поставлен котелок с мамалыгой. Пока готовился ужин, мы утоляли свое любопытство. Я рассказал о своих приключениях, и они живо кивали и отпускали замечания, которые могут отпускать только старые испытанные товарищи. В груди у этих четырех человек, сидевших вместе со мной вокруг костра в ночи, в горной глуши, бились горячие сердца настоящих друзей. Это были молодые люди, сами прошедшие войну, и вскоре они сами начали рассказывать, подкрепляя слова жестами, о своих воспоминаниях военных лет. Для меня это была сплошная тарабарщина, но пляшущий огонь придавал убедительность и силу сказанному. Я все понимал, рассказы были такими же отчетливыми и осязаемыми, как деревья, как красный отблеск пламени на суровых, мужественных, но таких добрых лицах. Мы хлебали суп, ели мамалыгу, чавкали и плевались в огонь так, что он шипел. Разговор то стихал, то вновь оживлялся. В лесу звучали громкие проклятия в адрес русских. Здесь я чувствовал себя в безопасности. Приятная истома разлилась по всем членам. Теперь я узнал, что было причиной того шумного спора, благодаря которому я услышал этих людей и вышел к их костру. Дело в том, что в результате неловкого движения кто-то разлил над костром котелок кислого овечьего молока. Виновником был тот, кого шлепнули ложкой по заду. Это само по себе печальное событие было, однако, лишь продолжением услышанной мной истории. Три дня назад виновник похвастался, что устроит всем пир и притащит с собой кувшин молока, что вообще-то противно всем обычаям выходящих на работу лесорубов. Так как он недавно женился, то жена, по слухам, давала ему с собой кружечку в мешочке. Естественно, эта кружечка стала предметом шуток и соленых острот. Все говорили о том, что же произойдет в ту ночь, когда они вернутся из леса. Да, сердце у этих ребят было на месте! Я с удивлением узнал, что завтра снова наступит воскресенье и что мне сказочно повезло, что они сегодня не спустились в долину, а остались на делянке, закончить недоделанную работу. Счастливый случай не оставил меня своей милостью! Насытившись, мы закурили крепкий душистый табак. Мне было хорошо и покойно. Я был сыт, находился в безопасности, и нас было пятеро — я был не один! Наконец, кто-то произнес: «Всем в люльку и спать». Мы перетащили костер в шалаш, снабженный отверстием в пологе для выпуска дыма, подложили в огонь дров и улеглись вокруг костра. Один из лесорубов дал мне свою куртку, чтобы я укрыл спину, обращенную к стенке шалаша. Вскоре наступила полная тишина. Казалось, что она разговаривает сама с собой треском и шипением огня. Прежде чем смежить веки, я осмотрел маленькое пространство, в котором находился, — задержал взгляд на потухающем костре, с благодарностью скользнул взглядом по лежавшим вдоль стен спящим лесорубам, взглянул на сложенные из травы и сучьев стены, потом посмотрел на отверстие, через которое из шалаша уходил дым. С удивлением смотрел я на тонкие перекладины, качавшиеся на ветру, но выдерживавшие его напор. Я ждал, когда ко мне придет сон, и вдруг я узрел звезды! Дым на мгновение рассеялся, и стало видно отверстие в островерхой крыше шалаша. Отверстие было небольшим, размером с шапку, но я увидел звезды, прежде чем глаза мои закрылись и я уснул.