Книга Третье отделение при Николае I. Сыщики и провокаторы - Исаак Троцкий

В то время как в представлении Вадковского Шервуд все усилия прилагал для успеха «notre famille»[99], как называл Вадковский общество, на самом деле он употребил свои досуги совершенно иным образом.

Вадковский не открыл ему самого главного — имен заговорщиков, а без этого его донос мог не иметь успеха. Шервуд поэтому не спешит с разоблачениями, стараясь построить свою работу на солидном основании и, как «бояр», — а именно в этом звании он и был принят, — начинает действовать на пользу общества. Вероятно, он не прочь был бы и сам принять новых членов, по крайней мере так можно понять его разговоры с графом Андреем Булгари, на допросе показавшим: «В конце 1824 или в начале 1825 года в Харькове узнал я от г-на Шервуда, что есть тайное общество, желающее освобождения народа. Я его видел здесь в первый раз. Подробностей он мне насчет общества никаких не дал, и я признаюсь, что даже оных не требовал, ибо полагал его шпионом». Барк-Петровский ставил в связь с деятельностью Шервуда и последующие аресты двух братьев Комаров, из которых один служил в том же 3-м Украинском уланском полку и которым было предъявлено обвинение в участии в каком-то мифическом «Обществе большого котла», а также трех братьев Красносельских, поручиков того же полка. Правда, как мы узнаем из «Алфавита», взяты они были на основании показаний Спиридона Булгари, но последний мог говорить со слов того же Шервуда, и, поскольку дело шло о сослуживцах последнего, это предположение кажется вполне вероятным.

Конспиративная эпистола Вадковскому, как мы знаем, осталась без ответа. Новых открытий не предвиделось, а терять время нельзя было. Шервуд решился сыграть ва-банк и отправил донос. Понимая, что, обходя свое прямое начальство — графа Витта, он рискует навлечь гнев могущественного вельможи и что, с другой стороны, только таким путем он сможет воспользоваться трудом рук своих, он адресовал свой донос, где он сообщал, впрочем, только, что имеет открыть важную тайну, относящуюся до особы государя, лейб-медику баронету Виллие, с просьбой передать по назначению. Расчет был верен: Виллие был одним из немногих среди ближайшего окружения императора, чьей личной карьере донос Шервуда не мог способствовать. К тому же он был соотечественником. И действительно, 25 июня граф Аракчеев отправил фельдъегеря за Шервудом, и 13 июля последний предстал перед светлыми очами грузинского отшельника.

В «Исповеди» Шервуд в своей излюбленной диалогической манере передает разговор свой с Аракчеевым, пытавшимся у него выпытать сущность его тайны. Зная цену диалогам Шервуда, мы не будем останавливаться на этой беседе, хотя основное содержание ее правдоподобно; по крайней мере, в тот же день Аракчеев всеподданнейше донес, «что посыланный фельдъегерский офицер Ланг привез сего числа от графа Витта 3-го Украинского уланского полка унтер-офицера Шервуда, который объявил мне, что он имеет донести Вашему Величеству касающееся до армии, а не до поселенных войск, состоящее будто в каком-то заговоре, которое он не намерен никому более открывать, как Вашему Величеству. Я его более не спрашивал, потому что он не желает оного мне открыть, да и дело не касается военного поселения, а потому и отправил его в С.-Петербург к начальнику Штаба, генерал-майору Клейнмихелю, с тем чтоб он его содержал у себя в доме и никуда не выпускал, пока Ваше Величество изволите приказать, куда его представить. Приказал я Лангу на заставе унтер-офицера Шервуда не записывать»[100].

17 июля Шервуд имел аудиенцию у Александра. Подробности ее изложены в той же «Исповеди» и столь же достоверны. Рассказав о своих подозрениях и открытиях и назвав Вадковского, Шервуд получил монаршее благословение на дальнейшие розыски и должен был представить записку о своих ближайших планах. В ней он прежде всего занялся вопросом, как наиболее правдоподобно объяснить начальству и знакомым причину его таинственного экстренного вызова в столицу.

Ему помог случай. Среди многочисленных разношерстных знакомых Шервуда был некий грек Кириаков, комиссионер графа Якова Булгари в его торговых и хозяйственных делах. Кириаков этот, бывший, по-видимому, довольно темной личностью, находился в приязненных отношениях с Шервудом, вообще чрезвычайно легко сходившимся с различными проходимцами, как мы еще в своем месте не раз убедимся. Кириаков, о котором Шервуд писал, что «сего грека совершенно привязал к себе», был замешан в деле кирасирского поручика Сивиниса, который, самозванно явившись к богатому московскому греку Зосиме в качестве царского флигель-адъютанта, обманным образом выманил у него какие-то вещи и значительную сумму денег. По этому делу Кириаков был арестован, причем взят он был в Миргороде, куда приехал вместе с Шервудом и по подорожной последнего. Не было ничего невероятного в том, что следственные власти решили заодно допросить и Шервуда, и этим он предполагал объяснить свой отъезд, а испрошенный им отпуск должен был мотивироваться его невинностью и личным знакомством императора с его отцом.

В дальнейшем Шервуд намеревался отправиться в Одессу и получить там от упомянутого уже таможенного начальника Плахова рекомендательные письма в Орловскую губернию; ехать затем туда и в корпусе генерала Бороздина искать членов общества, относительно которых он был введен в заблуждение Вадковским, а также попытаться использовать последнего для новых открытий. К 20 сентября должен был прибыть в город Карачев нарочный для получения сведений.

Записка Шервуда получила 30 июля высочайшее одобрение, а 3 августа от главного над военными поселениями начальника корпусному командиру господину генерал-лейтенанту графу Витту последовало предписание:

«3-го Украинского уланского полка унтер-офицер Шервуд, который прислан Вашим сиятельством ко мне по данному мною Вам предписанию, был истребован сюда по подозрению в участии с офицером Сивинис при похищении сим последним разных вещей и денег у одного грека в Москве, но Шервуд оказался невинным, и при сем случае он просил об увольнении его в отпуск на год — для приведения в порядок расстроенного состояния отца его. Просьбу сию я доводил до сведения Государя Императора, и Его Величество, зная лично отца Шервуда, Всемилостивейше соизволил на его просьбу.

Объявляя Вам, генерал, таковую монаршую волю и прилагая при сем пашпорт унтер-офицеру Шервуду, предписываю вручить ему оный и считать его в дозволенном отпуску».

Вернувшись в Миргород и пустив под рукой слух о причинах своего отъезда и отпуска, с расчетом, чтобы слух этот дошел до Вадковского, Шервуд действительно отправился в Одессу, где он, между прочим, надеялся уличить в заговорщичестве адъютанта генерала Рудзевича, поэта Шишкова, действительно радикально настроенного человека. Не успев в этом, он поехал в Курск, где имел свидание с Вадковским и несколько расширил объем своих сведений об обществе. После этого ему предстояло ехать в Карачев для встречи с курьером Аракчеева.

Курьер, однако, на несколько дней опоздал, чему причиной было убийство в Грузине наложницы Аракчеева Настасьи Минкиной, повергшее временщика в полную апатию и оцепенение. За это Аракчеев удостоился порицания со стороны официозных историков, Шильдера и великого князя Николая Михайловича, почему-то думавших, что, не случись этой кратковременной заминки, восстаний 14 декабря и Черниговского полка не произошло бы.