Книга Дневники. Я могу объяснить многое - Никола Тесла

Все обвиняли в пожаре Эдисона, но я знал, что это не его рук дело. У меня не было доказательств, но была уверенность в том, что мою лабораторию подожгли немцы. Я не мог впрямую обвинить их, но я счел своим долгом сделать заявление относительно Эдисона. При всей моей антипатии к нему, я сказал, что не считаю его способным на такой поступок. Я действительно так думал и думаю до сих пор. После неудавшегося покушения на меня, Эдисон ни за что бы не решился на подобный поступок, поскольку был предупрежден Вестингаузом, а Вестингауз не бросал слов на ветер – и это все знали. Нет, пожар устроили немцы в отместку за то, что я не захотел иметь с ними дела. С тех пор моя неприязнь к немцам приобрела характер стойкой ненависти. Отдельные немцы могут быть честными и порядочными людьми, но как нация немцы ужасны и то, что происходит сейчас, доказывает это. Обе войны ХХ века разразились по вине немцев, хотя формально в первый раз виновниками попытались выставить сербов, а во второй раз – поляков.

Эдисон сделал показной широкий жест – предоставил в мое распоряжение одну из своих лабораторий, чтобы я мог там работать до тех пор, пока не подыщу и оборудую новое помещение. Я был поставлен в ужасную ситуацию. Мне пришлось принять предложение человека, который хотел меня убить, чтобы не выглядеть сумасшедшим в глазах общества. Откажись я – и все, не знавшие истинной подоплеки, решили бы, что я сошел с ума. Разумеется, я понимал истинные мотивы, побудившие Эдисона сделать мне такое предложение. Он хотел показать всем, какой он замечательный, и хотел сунуть нос в мои секреты. Я не сомневался в том, что в его лаборатории за мной и моими сотрудниками велось постоянное наблюдение. Я принял предложение, публично поблагодарил Эдисона, сделал вид, что пользуюсь его лабораторией, а сам тем временем нашел помещение на Хьюстон-стрит приступил к оборудованию лаборатории. Репортеры умилялись и писали, что моя война с Эдисоном закончена. Война не была закончена. Просто я понимал, что на восстановление лаборатории мне понадобятся деньги, которые придется доставать на стороне, и не хотел получить репутацию вздорного, злопамятного человека, который отталкивает протянутую ему руку помощи. Подозреваю, что мой отказ обрадовал бы Эдисона больше, чем согласие. Он бы получил новый повод для упреков в мой адрес.

Должен отметить, что Вестингауз, называвший меня своим «лучшим другом», не пригласил меня в Питсбург и не дал мне ни цента сверх того, что был должен выплачивать по нашему договору от 1888 года (с учетом того, что от выплат за каждую лошадиную силу я к тому времени отказался). Дела компании Вестингауза шли в гору, но этот прогресс происходил на фоне общего кризиса девяностых годов, и Вестингауз постоянно напоминал мне об этом. Позднее я понял, что он заранее, с 1891 года, готовил почву для того, чтобы отказаться от своих обязательств передо мной[123], но поначалу я верил, когда он говорил: «Да, наша прибыль хороша, но кризис съедает ее, потому что приходится затыкать много дыр». Подозреваю, что Вестингауз вел двойную бухгалтерию, обманывая акционеров компании. На фоне усиливающегося кризиса и якобы тяжелого положения компании, образ его жизни становился все роскошнее и роскошнее. Глядя на него нельзя было сказать, что дела у него идут плохо. В то время я объяснял это тем, что владельцу крупной компании необходимо демонстрировать благополучие даже тогда, когда дела идут плохо. Вернее – чем хуже идут дела, тем сильнее следует демонстрировать благополучие. Так думал я тогда.

После того как я отказался от выплат за лошадиные силы, наши отношения с Вестингаузом охладели. Он начал избегать меня, по деловым вопросам я был вынужден обращаться к его сотрудникам, которые продолжали неприязненно относиться ко мне. Когда я заказывал оборудование для новой лаборатории, то рассчитывал на хорошую скидку. Вестингауз знал, каково мое финансовое положение, и понимал, что без посторонней помощи я вряд ли смогу восстановить лабораторию. Но он не дал мне скидку, даже небольшую. Выглядело это так, что скидку не дал его сотрудник, но я-то знал, что на самом деле он выполнял распоряжение Вестингауза. Мне проболтался об этом другой сотрудник Вестингауза Эрнест Хайнрикс[124]. Я не стал унижать себя обращением к Вестингаузу. Он знал о пожаре и выразил мне соболезнования по этому поводу. Если бы хотел, то сам бы предложил скидку или, хотя бы рассрочку.

Свободных средств у меня никогда не было, потому что все, что я получал, я вкладывал в дело – в свои эксперименты. Хорошим подспорьем оказались для меня 100 000 долларов, которые дала мне на обустройство новой лаборатории Ниагарская Энергетическая Компания[125].

Меня не раз упрекали в легкомыслии, поскольку моя лаборатория не была застрахована. «Тесла – не от мира сего, – писали газеты. – Он увлечен только изобретательством, а все остальное ему безразлично. Возможно, он вообще не знает о существовании страховых компаний…» Все это, конечно, чушь. Я действительно увлечен изобретательством, но не настолько, чтобы не думать ни о чем другом. Моя лаборатория действительно не была застрахована по моей вине (этого я не отрицаю). Но я хочу рассказать, как было дело.

Изначально я собирался застраховать лабораторию и обратился в страховую компанию. Не буду уточнять в какую именно, скажу только, что это была известная и уважаемая компания с хорошей репутацией. И три другие компании, о которых будет речь, тоже были такими же.

Агент первой страховой компании сказал, что он может оценить здание и мебель, но отказался оценивать самое дорогое – архив и экспериментальные образцы. Он настаивал на том, что может оценить и застраховать только то, что имеет цену. Я пытался объяснить ему, что документация с образцами – это самое ценное в лаборатории, что одна схема может стоить дороже, чем все здание с мебелью вместе. Я приводил в качестве примера суммы, которые получал за свои изобретения. «Смотрите, – говорил я, – одна схема, такая же как эта, принесла мне более ста тысяч и принесет еще втрое больше!» Мне не удалось переубедить агента. Тогда я встретился с одним из совладельцев компании, но и он сказал мне то же самое, что и агент. Здание и мебель! Больше ничто не имело ценности для этих твердолобых людей! Здание меня вообще не интересовало, поскольку я был арендатором и арендовал только часть. Мне хотелось застраховать свой архив и образцы, то, что было для меня поистине бесценным. Потерпев неудачу в одной страховой компании, я обратился в другую компанию, надеясь, что там меня поймут. Я готов был платить высокие взносы, за этим дело не стояло. Мне была нужна справедливая страховка, отражающее реальное положение дел. Но ни в другой, ни в третьей компании меня не поняли. Агент из четвертой компании начал разговор со мной с предупреждения. «В нашем деле принято обмениваться друг с другом информацией о клиентах, – сказал он с ехидной усмешкой. – Это избавляет от множества проблем. Я в курсе, что вы обращались туда-то, туда-то и туда-то и что вам везде отказали, потому что вы хотите получить неоправданно высокую страховку. Говорю сразу, что со мной этот номер не пройдет. Я не застрахую вашу лабораторию как Метрополитен!»[126] Меня невероятно разозлили его наглый тон, наглый взгляд, наглая усмешка и его нежелание понять меня. Он разговаривал со мной, как с мошенником. Я послал его к черту и отказался от намерения застраховать лабораторию. «Что толку заниматься этим, – думал я, – если самое ценное эти твердолобые тупицы все равно не хотят страховать?» После пожара я понял, что был не прав. Надо было застраховать хотя бы здание и мебель. Деньги, полученные по страховке, очень бы пригодились. Но я думал: что может произойти там, где царит идеальный порядок? Теперь я знаю, что произойти может все, что угодно. Порядок царит в науке, а в жизни царит хаос.