Книга Огни святого Эльма - Владимир Евгеньев

У молодого, если его так можно было назвать, человека, быстро билось сердце. Какая девочка! Что же придумать, ведь большую часть его жизни пересказывать нельзя. Элай видел очень много плохого, но он сохранил свежесть чувств и какую-то внутреннюю чистоту, несмотря на напускной цинизм. Он в пятнадцать лет отправился в первое плавание. В его память врезались многочасовые вахты, грубые развратные люди, долгие ночи на корабле в шторм, тесный кубрик, вонь и грязь, изнурительные вахты, постоянный скрип мачт, от которого невозможно заснуть. Это был настоящий ад на земле.

Элай до сих пор в глубине души мечтал встретить настоящую очень большую любовь, сильное взаимное чувство, которого у него никогда не было. А еще он чувствовал, что у него нет родины. Он был гражданином мира. Как и все цыгане, где-то в глубине души одиноким и бесприютным. Элай очень хорошо умел петь цыганские песни, страстные загадочные волнующие. Нередко в его голове звуки сами собой складывались в прекрасные мелодии, которые заставляли забыть обо всех горестях и погрузиться в волшебный мир грез, образов и фантазий. И тогда он жалел, что не умеет записывать ноты на бумагу.

В детстве ему казалось, что жизнь будет всегда простой и понятной, табор со своим укладом жизни и законами, песни у костра, гадания, забота своего клана. Больше всего он любил вечер, когда обязательно разводили костры, женщины пели песни и готовили еду, дети играли, а мужчины вели серьезные разговоры за вином. Элай мог бесконечно смотреть на языки пламени и мечтать, мечтать обо всем на свете.

Тогда у него было ощущение, что жизнь это прекрасная тайна и он, ребенок, обязательно когда-нибудь поймет все на свете и сердце замирало от сладкого неясного предчувствия. Элай привык, что его родина это дорога, песни, родные и друзья. Весь табор был большой семьей, где строго соблюдали цыганский закон, детей очень любили и заботились о них, старались угостить и согреть. У цыган был культ материнства и детства, большое уважение к старшим. Элай чувствовал себя защищенным. Во время эпидемии ему пришлось для спасения своей жизни покинуть табор, где уже было много зараженных чумой. Никакими словами невозможно передать его горе и страх, чувство одиночества и беспомощности, когда он, маленький ребенок, остался один.

Когда его подобрали монахи, все изменилось. Элая приютили в монастыре Тихелкерк младших братьев капуцинов в Амстердаме.

Монастырь располагался на живописной равнине. Посередине был высокий собор в готическом стиле, шпиль уходил в бездонное синее небо. Огромные витражи, длинные ряды скамеек. Таинственная тишина в храме. Серые строгие здания, суровое убранство келий с высокими узкими окнами, которые как будто смотрели в другой мир. Тихие монастырские, вымощенные камнем, дорожки. Монахи в черных плащах с капюшонами напоминали странников.

Монастырь, где был свой уклад жизни, напоминал Элаю большой табор. Там были свои законы писаные и неписаные, которые приходилось соблюдать. Ему нравилось молиться, смотреть вверх, туда, где стены собора уходили ввысь, на витражи, и тогда юному цыгану казалось, что его самого уносит куда-то. Душа Элая отключалась от всего, орган играл прекрасную музыку, и на сердце было хорошо. Он представлял себе рай, о котором читал в Библии, как огромный сад с золотыми улицами, по которым бегали маленькие толстые ангелы с крыльями, похожие на цыганских детей. И этот город продолжался бесконечно, все новые и новые улицы, замки из золота один красивее другого, а за ними нечто удивительное прекрасное непонятное, что он чувствовал, но словами описать не мог.

Элай был знаком почти со всеми братьями. Брат Августин все время перебирал четки и вздыхал, «грустно, нет уже настоящих христиан», он мечтал уехать проповедовать в Индию, но не мог из-за болезни сердца. Его мучила одышка, а лицо было бледным как полотно. Брат Илий планировал стать архиепископом, и много чего припрятал на черный день, как говорили братья. Он любил повторять изречение из Библии «приобретайте себе друзей богатством неправедным».

У брата Огюста был страшный шрам через все лицо, он когда-то вроде бы даже сидел в тюрьме, ему нравилось, что здесь у него была крыша над головой, стол. Он часто рассуждал об огромных масштабах зла в мире и о том, как он благодарен Богу, который привел его в монастырь.

Брат Доменик очень много молился, и Элай до сих пор помнил, какое у него было необыкновенное просветленное лицо. «Когда долго молишься, — говорил монах, — Бог открывается тебе и это прекрасно, ничего не может быть лучше этого, ты познал Его, понял, как сильно Он любит людей. И тебе уже ничего не надо на этой земле, только быть с Богом. И от этого так тепло на душе, ее не затрагивает никакое горе». Элай слушал с интересом, но не понимал. Ему чем-то очень нравился брат Доменик. О каждом из монахов можно было рассказать что-то интересное.

Рядом с келлией Элая была келья брата Патрика. Это был очень полный человек с огромной лысиной. Отец Патрик каждый день выпивал бутылку вина. Он любил Элая как сына и говорил, что главное любовь и милосердие, а пост и молитва не так важны. Брат Патрик помогал Элаю во всех делах и рассказывал разные забавные истории из жизни мелких лавочников, к которым когда-то принадлежал, чтобы маленький цыган никогда не грустил.

Так Элай и жил в монастыре, молился, читал религиозную литературу, ему нравилось узнавать о страданиях еврейского народа и жизни святых. Евреи чем-то напоминали ему цыган, а святые монастырских братьев. Элай любил разговаривать с братьями, даже помогать в церкви, где, как ему казалось, царила особая атмосфера торжественности и близости к иному страшному загадочному миру.

Но потом в четырнадцать лет Элаю стало чего-то не хватать, он стал часто раздражаться и скучать. «Вот бы найти цыган», — думал он. Но вся его семья погибла во время чумы. Неизвестно как к нему отнеслись бы в чужом таборе, где он стал бы безродным пришлым цыганом. Элай не знал, что делать, становится монахом он не хотел.

И однажды он увидел, как в монастырской церкви молится не слишком молодая, но очень красивая женщина с мягкими каштановыми волосами. Она сидела на последней скамейке в поношенном черном платье и черном платке, из-под которого выбивались растрепанные волосы, и закрывала лицо руками. Женщина так рыдала, что ему стало жаль ее. Элай не удержался, подошел и спросил: «О чем ты плакала во время службы?». «Я скорблю о своем ребенке, это долгая история». «Расскажи». Она взглянула на Элая, на него невозможно было не засмотреться. Черные глаза, открытый высокий лоб, юное, но уже мужественное лицо, во взгляде отвага и любовь к жизни.

«Пойдем, я расскажу тебе», — улыбнулась она, слезы уже высохли на ее красивом, но очень худом лице с правильными чертами. «Но нам нельзя выходить из монастыря», — в некотором замешательстве ответил Элай. «Один раз можно, даже Господь всегда делает исключения из правил», — уверенно сказала женщина и чуть заметно улыбнулась, эта мягкая улыбка сделала ее лицо необыкновенно привлекательным. Незнакомка дала ему укрыться покрывалом, и они незаметно вышли в толпе прихожан через монастырские ворота. Оказалось, что она жила довольно далеко в небольшом старом домике на окраине города.