Книга Сломанный клинок - Айрис Дюбуа

— Вовсе ты меня не любишь, Робер! — сказала она убежденно и, совсем уже обидевшись, отодвинулась от него подальше. — Неужели мало того, что я люблю тебя? Для чего ты все портишь вечными подозрениями и страхами?

— Аэлис! — Робер улыбнулся и, поймав ее руку, притянул к себе. — Не сердись! Я и правда глупо себя веду, но ты сама виновата, любовь к тебе делает меня глупцом!

Аэлис хотела вырваться, но, встретившись с ним глазами, вдруг поняла, что не может и не должна больше сердиться. Ведь она действительно любит его, все равно любит…

— Ну, скажи, что мне сделать, чтобы ты не сердилась?

Аэлис засмеялась и пересела к нему на колени.

— Быть довольным, что вас любят! Ничего больше не требовать и быть всегда со мной! Мало с вас, мессир оруженосец?

Глава 10

Тибо, предполагавший погостить в Моранвиле с неделю, уехал уже на следующее утро. Причиной столь поспешного отъезда было нетерпение покарать Вандомов, но он был ускорен еще и ссорой, вспыхнувшей между братьями вечером того же дня, после ужина.

Все уже отходили ко сну, когда Тибо явился к Гийому, проверявшему счета с Филиппом, и громогласно потребовал ответа, чем на самом деле объясняется пребывание в замке этих подлых буржуа. Гийом пытался отшутиться, но разъяренный Тибо не отставал, пришлось приоткрыть тайну. С итальянцами, сказал он, ведутся переговоры насчет одного займа, дело это государственное и секретное, так что пусть братец не обессудит, если он не станет пока вдаваться в подробности.

— Да можешь ими подавиться! — отвечал Тибо. — «Секретное дело», как бы не так! В Париже все кумушки судачат, что Ле Кок собирает деньги — вызволять Наварру из темницы! Но только ты-то зачем в это лезешь, старый дурак! Хочешь на старости лет замарать герб Пикиньи?! Тогда уж выдай Аэлис за этого менялу!

— Не лезь ко мне со своими советами, тупоумный кабан! Если у тебя вместо головы болванка для шлема, так и не пытайся пользоваться ею в другом качестве!

Братья готовы уже были полезть в драку, если бы не Бертье, как всегда, попытавшийся восстановить семейное согласие. Необузданный Тибо, у которого давно уже чесались кулаки, вместо брата сгреб подвернувшегося под руку Филиппа и от всей души шмякнул о стену; бедный легист обмяк и, закатив глаза, стал сползать на пол.

— Мессиры… будьте благоразумны! — тут же очнувшись, взмолился он слабым голосом. — Помните, от этого займа зависит судьба королевства…

— Тебе еще мало?! — взревел Тибо, оборачиваясь. — Плевать я хотел на королевство, когда речь идет о чести рода Пикиньи!

— Зато Карлу на него не наплевать! — крикнул Гийом, помогая Филиппу подняться. — И пора бы тебе знать его характер…

— Я не позволю бесчестить наш род ни ради Карла, ни ради самого папы римского!

— Скажи на милость — он не позволит! В своем доме пока еще я хозяин!!

— Ну, так лижи ему задницу, этому банкиру! А главное, не забудь подложить ему в постель свою дочку! Иначе не видать тебе займа как своих ушей! Слышишь, Гийом? Непременно не забудь, а то политика пострадает. Ха-ха-ха! Я ведь зная, что когда-нибудь эти политические игры засадят тебя в дерьмо по самую шею! Лучше бы ты подстерегал в засадах хорошую добычу и брал выкупы, как делают настоящие рыцари… Так нет, дьявол его попутал снюхаться с подонками! Тошно вспомнить, как он всю зиму нежничал со всяким сбродом из горожан, чуть не под ручку ходил с этим висельником Марселем! Вот теперь и пеняй на себя, что буржуа обнаглели и держатся с тобой как с равным! Погоди, к девчонке еще не один такой «благородный» женишок подкатится.

— Ладно, это уж моя забота. А тебе советую одуматься и не показывать этому банкиру, что ты недоволен его присутствием в замке. Наварра не любит, когда ему становятся поперек дороги…

Тибо презрительно плюнул:

— Подумаешь, испугал! Я что, ленник твоему Карлу? Ты с ним блудишь, тебе его и бояться, а я волен делать и говорить что пожелаю! Но спокойно созерцать непотребство, которое творится в Моранвиле, я — разрази меня Бог — не могу! Завтра же с рассветом уеду, и ноги моей здесь больше не будет, покуда ты сам не одумаешься! Потому что если кому-то пора одуматься, так это тебе!

— Ладно-ладно. — Гийом потрепал его по рукаву. — Иди проспись, ты много выпил за ужином. Завтра и не вспомнишь, что собирался уезжать.

Утром он, проснувшись, первым делом подумал с тревогой, не забыл ли братец и в самом деле про свой отъезд, но, подойдя к окну, тут же успокоился — люди Тибо готовились в дорогу.

— Эй, там! — весело закричал он. — Мыться, одеваться, и пусть разбудят дамуазель — скажите, чтобы готовилась проводить дядюшку!

Дядюшку следовало проводить до границы владений не только чтобы сгладить вчерашнюю ссору (Пикиньи побаивался, как бы неистовый дурак не начал жаловаться всякому встречному на брата, который спутался с Наваррой и теперь склоняет на его сторону иноземных банкиров); не мешало и присмотреть за ним по пути, чтобы не вышло как в прошлый раз, когда очередной родственный визит обошелся в дюжину лучших тонкорунных овец. Встретив тогда пастуха с овцами, Тибо подозвал его и велел принести воды, а когда парень вернулся — путников и след простыл, а стадо заметно поредело. Рассвирепевший Гийом послал в Монбазон гонца с требованием вернуть похищенное, но Тибо нагло ответил, что при всем желании не может исполнить братнину просьбу, понеже овец променял сиру де Буафору на чеканный пояс миланской работы, а пояс тот на его, Гийома, брюхе нипочем не сойдется…

Сейчас надо было выпроводить его как можно скорее. Позавтракали наспех в семейном кругу; Гийом велел сенешалю сказать гостям, что не решился будить их в столь ранний час. Еще сидели за столом, когда во двор уже вывели оседланных лошадей.

Белоснежного иноходца по имени Клержуа, на котором ездила Аэлис, Робер заседлал, как всегда, своими руками, проверив каждую пряжку и с особым тщанием затянув подпругу; Клержуа был лукавцем и имел дурное обыкновение надувать брюхо, когда его седлали.

Наконец со сборами было покончено. Передав конюху повод своего вороного, Робер подвел иноходца к парадному крыльцу, на которое уже вышли господа. Аэлис сбежала первой, Робер с учтивостью знающего свое дело стремянного преклонил левое колено и выставил правое; Аэлис поднялась на него, как на приступку, и, поставив в стремя другую ногу, вдруг пошатнулась, словно потеряв равновесие, — это была игра, уже привычная для обоих. Робер подхватил девушку и легко вскинул в седло, на миг благодарно коснувшись щекой ее колена.

— Вы очень любезны, благодарю, — обронила она высокомерно, расправляя юбку.

Робер молча поклонился, отошел и сел на своего Глориана. Протяжно запели на петлях открываемые створки ворот, и первые всадники скрылись в темном проеме воротной арки, сразу наполнившейся звонким грохочущим перестуком копыт по каменным плитам. Здесь еще таился ночной мрак, от стен тянуло сыростью. Робер, ехавший следом за Аэлис, увидел, как она поежилась от озноба. «Надо ей было одеться потеплее, — подумал он, — впрочем, день будет жарким, ни к чему…» Стало светло, копыта передовых лошадей уже глухо затопотали по деревянному настилу моста, и кавалькада выехала в теплое сияние летнего утра.