Книга Таежная вечерня - Александр Пешков

Эти последние слова удержали Николая:

– А в чем? – сдавленно спросил он, и злые огоньки мелькнули в карих глазах.

А реставратор прочертил пальцем на пыльном столе:

– Вот я иконы пишу. Так? Ты для всех – тепло гонишь! А ее дело другое…

– Какое?

– Она для бабского дела создана. Но только с головой у нее, – он выдавил слюнку на губах и опять покрутил ладонью. – Из таких проститутки выходят…

Не успел Вова поднять стакан, как в его голову полетела табуретка, разбившись о котел. Кочегар схватил обломок ножки и погнался за реставратором по двору, потом через монастырскую стройку, но Вова успел сбежать и запереться в комнате.

В тот же день Николай покаялся духовному отцу, что послабел душой, разрешив «маленький грех» – пить водку, а он вырос – ему в наказание – до великого.

Прошло несколько дней.

Однажды Катя пришла убирать в кочегарке и положила на стол пачку чая.

Коля молитвенно сложил ладони:

– Прости меня, грешного! Только не отвергай!..

Катя протерла тряпкой скамью и села на нее, будто устала.

Гудел огонь в печи, из открытой форточки несло морозным воздухом, смешиваясь с едким запахом шлака. Коля вынул клочок бумаги, развернул и положил его поверх чайной пачки. Бумажка трепыхалась на сквозняке. Девушкая прочла: «Бог среди нас! Оглянись, разве это не красиво?!» Бумажка была уже крепко потерта. Катя вспомнила, как несколько раз ловила робкое движение кочегара вынуть что-то из кармана.

Записка Кате не понравилась. Пора уж научиться свое говорить.

– Что у вас было? – спросила девушка.

– Ничего. Просто побалакали.

– Батюшка хочет убрать его из монастыря.

– Тебе жалко?

– Если из-за меня, то не надо!

Коля посмотрел на нее внимательно:

– Почему из-за тебя?

Он не держал зла на реставратора: в душе сам такой. Но и Катя не выказывала никакой обиды. Как будто была согласна с тем, что сказал про нее похабник.

35

Вскоре, зная, что пересуды меж послушников не утихают, Николай поведал о своей любви отцу Антонию. Настоятель разрешил ему жить вне стен монастыря и помог устроиться работать на завод.

Коля снял квартиру в городе.

Прошел еще месяц, и в один из воскресных дней Николай пригласил девушку на свидание: на площади возле заснеженного фонтана. Для нее это было первое в жизни свидание! Катя пришла, но не узнала кочегара среди гуляющих людей. Дважды прошла мимо. Он был в джинсах и модной куртке. Коля сам окликнул ее, подошел и поцеловал в теплые губы.

Она удивленно разглядывала его:

– Подстригся, бороду убрал!

– Нравится?

– А целоваться не умеешь!

– Научишь! – решительно сказал он и предложил пойти в ресторан.

Было почти утро.

Они оказались первыми посетителями и вызвали у официантов особый интерес. Пили шампанское, но не были похожи на людей, которые пришли отметить какое-то событие. Мало говорили и почти не смотрели друг на друга. Не было на их лицах ни скуки, ни хмельного желания согнать тоску. Они протягивали друг другу зеленые яблоки, и большая хрустальная чаша на столе казалась им жертвенной.

– Почему ты сбежал тогда в кочегарке?

– Боялся, что ты порвешь записку при мне! – Коля смотрел на ее толстую косу.

– Я просто хотела, чтобы ты угостил меня чаем!

Коля встрепенулся и поднял руку, чтобы позвать официанта:

– Сейчас закажем самовар!

– Не надо, – успокоила его девушка. – Во всем монастыре только у тебя была своя собственность!..

Еще не допили шампанское, как Николай начал спешить зачем-то. Катя не любила торопливых с детства. Бывало, деревенские мальчишки норовили утянуть куда-нибудь в темный угол, мысленно облапав ее полную грудь. Девочке хотелось гулять по берегу реки или играть на сцене, но даже занятие музыкой шло во вред: Катя казалась чужой в деревне, а чужаков проще бесчестить. Ее сверстницы – мамины помощницы – льнули к домашним делам, а Катя обнимала лишь свой баян!

Казенно звякнули бокалы; исподтишка, в своей хомячьей фантазии, Коля следил за ней, хрумкая жестким яблоком на передних зубах. «Идем, а то пора!» – сказал он, как в то утро, когда они сбежали от Соловья…

В парке на кленах лежал тонкий слой снега, повторяя все изгибы ветвей.

Устав бродить по бесприютным улицам, решили укрыться в зале кинотеатра.

Забрались на последний ряд, отдышались от будущего волнения. На экране у перрона стоял набриолиненный щеголь-паровоз. Расходились чечеткой железные колеса, жахнул пар для куража. Двоих попутчиков любовь столкнула лбами, как будто сорвали стоп-кран! А вместо чемоданов с верхних полок посыпались на них головотяпы в черных одеждах и с черными пистолетами!.. Катя вспомнила дорогу (три месяца мечтала сбежать, а в тот день ноги стали ватными), когда они ехали в поезде с Колей, отчужденные и недоверчивые друг к другу, будто сообщники после неудачного дела. Они даже пропустили нужную станцию, обвинив в этом обиженную тень Соловья…

Коля нащупал в темноте ее руку, кольнув ногтем ее ладонь. Стали целоваться, хотя на слух Катя еще пыталась следить за фильмом. А в те моменты, когда яркий свет с экрана озарял их лица, она отстранялась, глубоко натягивая на голову колпак куртки.

Из кинотеатра вышли уже в сумерках.

На черных холмах шахт горели колючие огни. Коля предложил пойти к нему на квартиру, но Катя отказалась: «Пойду к батюшке, пусть решит нашу судьбу!»

Коля проводил ее до монастырской ограды, за которой располагался сад. Холодный ветер колыхал на шпалерах остатки плетей винограда. Садовник Андрей медленно шел в старых валенках вокруг белых холмиков, утаптывая снег от мышей.

На следующий день Катя исповедалась у отца Антония. Батюшка отпустил ее в мир на год, с условием, что за это время она не будет встречаться с Николаем.

36

По утрам, от крепких морозов и ярких восходов, тайга становилась дымно-розовой.

Этот цвет проникал в дом через окно и оседал фоном на новой иконе «Моление Иисуса о чаше». Грозовое небо с мрачными тучами: на фоне зари ветер гнул деревья, а черные камни с красными трещинами казались углями раздуваемого костра. В блеске молнии видны были вершины гор, под ним плоская скала, тяжелая и одновременно какая-то шаткая – словом, опасная. Иисус лежал на этой глыбе, почти боком. Взгляд Его был обращен не к людям, но к слабому уютному просвету в облаках, где скрывалась маленькая чаша с холодным розовым блеском. От иконы исходило тревожное чувство, будто не только гроза, но еще неминуемый камнепад должен был обрушиться на голову Молящегося!