Книга От Сталина до Путина. Зигзаги истории - Николай Анисин

Если бы антисемитские заказы шли МГБ не от сотрудника канцелярии Сталина, а от самого Вождя, то, даже не уразумев истинного назначения этих директив, Абакумов не упустил бы ни единого повода рьяно помордовать евреев. Но, поскольку не генералиссимус, а какой-то полковник Щадов при нем наводки выставлял – генерал-полковник, министр Госбезопасности вздумал на него поплевать и позволил себе собственную игру в деле вредительства врачей.

Развалив очередное заквашенное Щадовым дело против евреев, подтолкнув к могиле расколовшегося Этингера и затормозив допросы не сломившейся пока Карпай, Абакумов засветился в намерении обзавестись индульгенцией в постсталинское время. А на дворе-то еще было время Сталина, он твердо вел страну своим курсом, и министр со шкурными помыслами был ему не по пути.

Ни в лубянских, ни в лефортовских застенках Абакумову тосковать не довелось. Его заключили в Особую тюрьму ЦК. Заодно с ним из кабинетов в камеры переправили последних оставшихся в МГБ офицеров-евреев – они обвинялись в вовлечении их русского начальника в сионистский заговор.

Освобожденное от Абакумова министерское кресло занял зав отделом ЦК ВКП(б) Семен Игнатьев – один из тех партийных чинов, которым в последние годы жизни покровительствовал Жданов. В органах Госбезопасности Семен Денисович никогда не служил, и потому ему в заместители назначили профессионала – следователя по особо важным делам МГБ Михаила Рюмина, отличившегося в обличении проеврейской игры Абакумова.

Новых боссов госбезопасности полковнику Щадову не понадобилось агитировать за возврат к его версии о вредительстве врачей. Под личным контролем Рюмина несколько дознавателей возобновили беседы с хорошими и разными специалистами Кремлевской больницы – а верно ли охранялось и поправлялось здоровье Щербакова и Жданова? Ничего дух захватывающего на сей счет из бесед не проявлялось – до 24 июля 1952-го.

В тот день в кабинет МГБ на Лубянке пожаловала на допрос дочь русского унтер-офицера царской армии, она же завкабинетом электрокардиографии в главной советской – Кремлёвской больнице Лидия Тимашук. Ей четыре года назад, в конце августа 1948-го, довелось заменить убывшую в отпуск коллегу Карпай и вместо нее обследовать на Валдае Жданова. Месяцем ранее Карпай сняла у него электрокардиограмму и констатировала приступ сердечной астмы. Тимашук же обнаружила у Жданова инфаркт. При диагнозе русской унтер-офицерской дочери второму после Сталина деятелю полагался исключительно строгий постельный режим. На основании же диагноза дочери еврейского народа Карпай ему позволялись прогулки, баня, разговоры по телефону. Начальники Кремлевской больницы приказали Тимашук переписать заключение о результатах ее кардиограммы – так переписать, как было у Карпай. Тимашук подчинилась. Жданов в санатории «Долгие броды» на Валдае продолжил вести активный образ жизни, и 31 августа 1948-го умер. Но за неделю до того Тимашук составила записку о фальсификации диагноза и через ждановского охранника передала ее министру Госбезопасности Абакумову.

Факт умышленного сокрытия инфаркта у Жданова Абакумов расследовать не посчитал нужным. Записка Лидии Тимашук ушла в архив без последствий. Но когда в июле 1952-го, ровно через год после заключения Абакумова в тюрьму ЦК, Лидия Федосеевна на допросе в Министерстве Госбезопасности поведала о записке – ее из архива изъяли. Возник документально обоснованный повод для экспертизы лечения Щербакова и Жданова. Истории их болезней передали трем профессорам медицины и каждого независимо друг от друга попросили оценить: верно ли их коллеги поправляли здоровье двух соратников Вождя? Выводы экспертов совпали: Щербаков и Жданов получали не то лечение, которое требовалось. Стало быть, врачи самой лучшей больницы страны самым высокопоставленным в стране пациентам наносили вред.

Аресты заподозренных во вредительстве медиков из Кремлевской больницы продолжались с сентября по ноябрь 1952-го. Руководил следствием по делу врачей замминистра Госбезопасности Рюмин. Неплохо вроде бы руководил. Посадил за решетку 28 кремлевских докторов. От всех почти от них добился признания во вредительстве. Но в середине ноября его вдруг уволили с занимаемой должности и отправили рядовым сотрудником в Министерство госконтроля.

Крах карьеры Рюмина состоялся по той же причине, что и падение Абакумова. Оба они не уразумели истинной цели антиеврейских игр Сталина и оба не угодили Вождю. Но не угодили по-разному. Абакумов попытался свести на нет уголовное преследование евреев, Рюмин, напротив, денно и нощно думал – кого из евреев еще арестовать. Сталину же не требовалось ни прекращения карательных мер против евреев, ни наращивания этих мер без конца и краю. Сталинская операция «Чемодан – Вокзал – Израиль» должна была завершиться не новой волной массовых арестов евреев – их община уже испытывала страх перед властью, а шумной политической кампанией, которая бы натравила на евреев рядовых граждан прочих национальностей. Дело о вредительстве в Кремлевской больнице, где солировали врачи-евреи, для этого вполне подходило. Но замминистра Госбезопасности Рюмин не врубился в разработанный особистом Сталина полковником Щадовым проект – как превратить уголовное дело врачей в политическую кампанию. Рюмина пришлось заменить на более ушлого Гоглидзе, бывшего министра внутренних дел Грузии, и проект полковника Щадова начал воплощаться в жизнь. Что он из себя представлял?

Любопытный нам полковник Щадов, по нашим сведениям из достоверного источника, присутствовал при аресте профессора Виноградова. Того самого профессора, врачебными услугами которого пользовался сам Сталин и члены его семьи. Стены квартиры Виноградова, где его брали, украшали картины классиков русской живописи: Репина, Шишкина, Брюллова и других. В потаенных местах виноградовской квартиры следователи Мингосбезопасности обнаружили при обыске золотые монеты, бриллианты и иные драгоценности. Следователи дивились уникальным картинам и роскошной мебели Виноградова, обилию золота и драгоценных камней в его квартире, а особист-полковник Щадов запал на найденную у профессора крупную сумму в валюте США.

Обыск на квартире Виноградова проходил в ноябре 1952-го. А годом раньше американский президент Трумэн подписал закон о выделении 100 миллионов долларов на подрывную работу в СССР. По тем временам 100 миллионов обеспеченных золотом зеленых бумажек – это миллиарды долларов сегодняшних. Соединенные Штаты Америки не скупились на подрыв изнутри их главного конкурента на мировой арене – Советского Союза, число сторонников которого тогда неуклонно росло и в демократической Западной Европе и в тоталитарных странах Азии и Африки. А какой лучший способ подрыва СССР? Подрыв здоровья Сталина и тех его сподвижников, с коими он обеспечил Стране Советов высочайший авторитет во всем мире. Так не из подрывного ли фонда США перепал солидный куш в долларах профессору Виноградову? И не он ли, лечащий врач Сталина, обязался за этот куш приблизить кончину Вождя по заказу американских спецслужб?

Полковник Щадов запросил досье на сиятельного кремлевского медика. Из досье следовало: профессор Виноградов, родившийся за 20 лет до Октябрьской революции в семье русского железнодорожника, ни в царское, ни в советское время в связях с вероятными агентами иностранных разведок замечен не был. Но все последние годы в Москве он крепкую дружбу водил с коллегами-евреями из Кремлевской больницы. Среди них полковника Щадова особо заинтересовали двое. Первый – профессор Коган, состоявший до 1917-го в Еврейской социалистической рабочей партии и имевший причастных к разведдеятельности родственников за границей. Второй – профессор Вовси, двоюродный брат председателя Еврейского антифашистского комитета Михоэлса.