Книга Емельян Пугачев. Книга 2 - Вячеслав Шишков

— А ну, зажигай фитиля! — скомандовал по линии Харлов.

Старые бомбардиры с неохотой разобрали по рукам длинные палки с намотанной на концы паклей, стали макать паклю в лагунки с дегтем, высекать огонь и раздувать трут.

Харлов сам навел на костры жерла пушек и подал команду:

— Поджигай запалы!

Со скалы, где крепость, дыхнув длинным огнем, ударило в степь несколько пушечных выстрелов.

— Ваше благородие, да нешто ядро достанет ворота? Только зря заряды сничтожаем, — раздраженно сказал криворотый бомбардир. — Эхма-а, — вздохнул он и, казалось, хотел добавить: «Сдаваться бы надо, ваше благородие, вот что!»

— А мы без ядер палить будем, для острастки! — как бы оправдываясь, проговорил Харлов и закричал:

— Подтаскивай, ребята, картузы с порохом!

Дуй вхолостую! И врагу острастка, и нам веселей. А как дойдут разбойники, мы их по заправде пугнем…

От костра, где стояли в козлах ружья со штыками, раздались сердитые выкрики:

— Разбойники ли, нет ли, а только одно осталось нам: сдаваться!

— Нам супротив его силы не выдюжить…

— Казачишки не зря спокинули крепость-то.

— Людство малое у нас, а в петле помирать кому охота!

Харлов дрогнул, но не подал вида, что слышал эти возмутившие его голоса. Он опять скомандовал:

— Запалы! А ну, веселей!

Пушки вновь ахнули в темную глухую степь огнем и дымом. Мрачный Харлов отошел в край раската и, запрокинув голову, потянул из фляги хмель.

«Да, на таких надежды нет… Видно, отвоевался ты на этом свете, Харлов!

Прощай, Лидочка, голубка моя, прощай», — шепчет он и с тоскою вглядывается в сторону Татищевой, куда скрылась любимая жена, с которой ему довелось прожить всего пять месяцев.

Снова ревнули в темную ночь, одна за другой, четыре пушки. Комендант допил водку и велел денщику наполнить флягу до краев. В голове у него зашумело. Он приблизился к группе солдат и, напрягая волю, крикливо произнес:

— Чего приуныли, ребята? Давай-ка песню!

— Не до песен, ваше благородие, — глухо подал голос старый криворотый бомбардир. — Надо бы помолиться да к смерти приготовиться… вот чего! — в мутных глазах старика стояли слезы.

«Кончено, все кончено», — решил про себя Харлов и отошел прочь.

Небо на востоке стало розоветь, на западе сереть, занималось утро.

Вскоре лагерь Пугачёва пришел в движение.

Захмелевший от выпитой водки и от бессонной ночи, Харлов стоял с молодым офицером Мишиным на раскате. Он махнул барабанщику рукой. Как-то ненужно, сиротливо, зазвучал барабан: тра-та, тра-та-та… Дремавшие солдаты встрепенулись.

— К пушкам! — скомандовал Харлов.

— К пушкам! — закричали офицеры.

Солдаты с подавленною бранью вскарабкались на вал.

По бурому полю на крепость надвигалась конная толпа. Впереди, на статном коне — сам Пугачёв, за ним — свита, знамена, лес поднятых пик.

Крепость молчала. Сдается, что ли? Но вот внезапно пушки зевнули, засвистела картечь, заскакали ядра.

— Ах, изменники! — сдвинув густые брови, ахнул Пугачёв и подстегнул коня.

Отряд пошел к крепости рысью.

— Ваше царское величество, — подскакал к Пугачёву встревоженный Яков Почиталин. — Поопаситесь, батюшка… Отъехали бы вы к сторонке. Вишь, ядра…

— Старый ты человек, а говоришь чистую дурь, — спокойно ответил Пугачёв:

— Разве пушки на царей льют?!

— …Запалы! Запалы! — не сводя с надвигавшегося врага глаз, командовал Харлов.

Пушки гремели не переставая. И вдруг, словно сговорившись, смолкли.

Пугачёвцы приближались. С их стороны уже слышались ружейные залпы.

— Давай! Чего ж вы!.. — заорал Харлов и оглянулся. У пушек и за валом почти никого не было. Лишь, прячась за частоколом, маячили тенями десятка полтора стариков, да на валу суетились четыре офицера, пытаясь надсадистыми криками: «Назад, черти! Назад!» — вернуть разбегающихся кто куда солдат.

Харлов теперь сам, в одиночку, перебегал от пушки к пушке и зажигал запалы. Пушки грохали вслепую. Офицеры снова с поспешностью заряжали их, обезумевший Харлов поджигал запалы, сам себе командовал: «Пли! Пли!..»

Но уже с треском рушились ворота, Пугачёвская конница вскочила в крепость. Харлов выхватил саблю.

— Ура! Ура!.. — закричал он дико, пронзительно и бросился с вала навстречу коннице.

Ударом пики ему выбили глаз, на щеку брызнула кровь, глазное яблоко моталось на толстом нерве, как маятник. Исступленный Харлов продолжал помахивать саблей направо-налево. В него вонзилось сразу несколько пик.

Изрублены, исколоты были все офицеры и почти все солдаты. А те, кому удалось бежать, снова вернулись и, пав на колени, вопили дико:

— Признаем государя, отца своего!..

Казаки-оренбуржцы, что вчера ускакали из крепости в стан Пугачёва, рассыпались — одни по домам, другие — по складам, третьи бросились в дом харловского кума Киселева.

— Эй, показывай, где харловское добро?

Им указали. Они принялись вытаскивать пожитки на улицу. Два казака — трезвый и успевший здесь, в крепости, вдрызг напиться — вцепились в большой расписной сундук. Дочь Киселева кинулась им в ноги, заплакала:

— Ой, родные, государи мои!.. Я ж невеста… Это ж мой сундук, с приданым!

Казак, который потрезвее, отступился от сундука, сказал пьяному:

— Пойдем. Грех забижать Анютку!

Но пьяный ударил девку сапогом в лицо, она облилась кровью, завыла.

Вбежали еще пятеро.

— Подхватывай! — крикнул им пьяный.

Сундук выволокли. Девка мчалась по улице.

— Где надежа-государь? Где?! — кричала она, не помня себя.

Пугачёв стоял на раскате, осматривал с Чумаковым пушки. Девка повалилась в ноги царю и, целуя сапоги его, запричитала.

— Встань, милая, — приказал Пугачёв и, подхватив девушку под мышки, поднял ее, как перышко. — Кто смел обидёть тебя?!

Пораженная неожиданной милостью, запинаясь и хныча, она рассказала о своем горе. Пальцы рук Пугачёва сжались, разжались. Через ноздри задышав, он крикнул Давилину:

— Немедля найтить!

И вот молодой пьяный казак, с глазами тупыми и наглыми, сдернув шапку, остановился перед царем. А кругом — сбежавшийся народ: казаки, солдаты, жители.

— Он? — спросил государь. — Этот?

— Этот самый, — ответила девка. — Кузька-похабник, он здеся-ка в казаках служит… Эх ты, бесстыжай!..

— Детушки! — крикнул Пугачёв, подымаясь на лафет пушки. — С пьянства да с грабительства немыслимо нам дело свое зачинать! Обижать беззащитных жонок, да сирот, да стариков недужных по нраву ли вам? Вот девушку изобидел паскудник… Да что она, княгиня, что ли, какая, альбо барыня?! А вторым разом — он, безумный, пьян нажрался. Наше же дело военное, наше дело государственное… А посему… да исполнится царское повеление мое…