Книга Твоя любовь сильнее смерти - Мария Садловска

Бабка Ксения варила в большом чугуне баланду на всю семью. Из тряпочки узелок завяжет, макнет в баланду и тебе дает сосать. Узелок большой вязала, чтобы ты не смогла проглотить, а заодно и плача не слышно…

Золотухой ты тогда заболела. Да так тяжело, что на личике не различить было ни глаз, ни носа, все покрылось струпьями. Плакала дни и ночи. И тряпичным узелком не заглушить было. К тому времени тебе было полтора года, а показывала, дай Бог, на годик. Улька тогда извелась вся, день-деньской в поле, а ночью тебя с рук не спускает, чтобы дать остальным поспать. Им же раненько уходить в поле.

Я в то время работала учетчицей в колхозе, и мне, конечно, физически легче было, чем твоей маме. Поэтому забирала тебя к себе вечером на пару часов, давала Ульке хоть немножко отдохнуть. Избы-то наши рядышком стоят, почти что один двор. С тех пор и привязалась к тебе.

Как чувствовала, что своих детишек никогда не будет… Ну, да ладно, это отдельная история. Ко всему этому случилась с Улькой беда: забеременела она. Мне-то она сразу призналась в надежде, что я помогу ей избавиться от ребенка. За свою жизнь я многим помогала. И роды принимала, и девушек из беды выручала. Грех, конечно, но иногда приходилось грешить, чтобы не случилось большего греха… Видимо, свыше далось мне это умение разбираться во всех женских делах. За это и поплатилась: Бог мне деток не дал. Что же касается Ульяны, то здесь я твердо решила: не буду встревать в промысел Божий. Обиделась она тогда на меня. Но зато через полгода родилась твоя сестричка Анечка. Ну, а пока Улька стала перевязывать потуже живот, чтобы подольше ничего не было заметно, надеясь втайне на чудо. К тебе, понятное дело, еще меньше внимания стало со стороны Ульяны.

И вот как-то с утра все ушли в поле, бабка Ксения вынесла тебя в лозовой плетенке во двор, сама управляется по хозяйству, а ты, как всегда, захлебываешься в плаче.

Через дорогу от наших домов жила соседка Марфа. Глупая бабенка была, горластая. Подходит к твоей бабке и говорит:

– Что ты, Ксюня, над ребенком издеваешься? Ты видишь, как оно мучается бедное? Открой окошко, положи его на подоконник на сквозняк. Может, его Бог приберет. Да пеленки с него убери, пусть будет голенькое. Так быстрее отойдет…

Я уверена, что Ксения не со злой души послушала эту дуру… Тяжело было всем, время было такое.

Наверное, небу было угодно, чтобы я именно в это время подходила к своему дому, да еще с тетей Фаиной. А к тете Фаине я часто обращалась за советом. Она много всего знала… Людей лечила травами, заговорами. За это они ее называли колдуньей. А она их все равно лечила…

Мы подходим к нашему двору. А голос у тебя уже совсем квелый, как будто котенок пищит. Только иногда голыми ручонками пытаешься глаза тереть. Я, ничего не понимая, схватила тебя на руки и прошу тетю:

– Тетя Фаина, Христом Богом прошу, посмотри ребенка, может, ему еще можно помочь!

Фаина тогда ощупала тебя всю, ты даже под ее руками умолкла, и велела принести ребенка вечером к ней.

Что тогда было! Даже вспоминать неохота. Я впервые видела, как бабка Ксения плакала. Ульяна побежала к Марфе, вцепилась той в волосы. Я еле их разняла. Ну, а потом Улька пошла с тобой к Фаине. Оставила тебя знахарка у себя на ночь и только на второй день вернула ребенка. Как тебя тетя Фаина лечила – никто не знает, только после этого ты спала сутки, без просыпа. Ксения время от времени подходила к тебе проверить – дышишь ты или нет. А потом ты пошла на поправку. Только с того времени сквозняков боишься да мерзнешь постоянно. Бабка Ксения всегда тебе давала на ночь лишнюю фуфайку укрываться. Одеял-то вдоволь не было, время было такое…

Баба Люба поправила на Ольгиных плечах теплый платок и заботливо спросила:

– А печка-то достаточно греет? Тебе хватит до утра тепла?

Ольга, вытирая кончиком платка мокрые от слез щеки, утвердительно кивнула головой, потом, помолчав, добавила:

– Мне тепло, спасибо, тетя Люба!

Очередной сюрприз

Достопримечательностью поселка был старый деревянный мост, неизвестно кем и когда построенный. Пользовался он дурной славой и вошел в местные поговорки. Если какому-нибудь горемыке было совсем невмочь, он говорил: «Остается только идти на мост…». Имелось в виду, конечно, не на, а с моста.

Под мостом всегда бурлил омут, и даже в знойные летние дни можно было увидеть вертящиеся водные круги. Говорили, что во время паводка глубина под мостом достигала два человеческих роста. Дурное было место.

И славу имело дурную и громкую. Кто хотел свести счеты с жизнью – приходил сюда и издалека. В близлежащих деревнях такого «удобства» не было. Дурное место жутко манило отовсюду по большей части женщин. Мужики тонули разве что «по пьяни» во время паводка. Ну, а бабы, понятное дело: несчастная любовь, злая судьба… Мужиков это злило. Возвращаться темным вечером домой – мост не минуешь. А из омута будто стоны раздаются… Вот и лезет в голову всякая чертовщина. И главное, никому не расскажешь – засмеют. А уж как жена дома разойдется: «Ты бы еще больше зенки залил, тогда не то что стоны, русалку бы увидел!» А чего залил-то? Рабочий день закончился! Каждый знает свою меру, да больше и не нальют. А вот если у кого ребенок родился, или, допустим, у жены день рождения – тогда уж дополнительно магарыч…

Тимоха свою меру тоже знал. Но сегодня его подручный Антон принес на радостях бутыль на всю бригаду: жена родила сына. Поэтому все расходились домой, превысив эту самую меру.

Тимофей уходил последним. Бригадир плотницкой бригады, он должен был закрыть под замок инструмент, навести порядок после вечеринки. Вышел на улицу – темень беспросветная, да еще и дождь моросит. Хорошо хоть дорога за много лет вдоль и поперек изученная. По пути Тимоха изобретал оправдания перед своей женой Галей за опоздание. Сказать, что отмечали рождение сына у Антона, нельзя. Для Галины это больной вопрос. Нету у них деток… От этого и частые ссоры. Хотя Тимофей больше молчит, скандалит жена. А мотив один и тот же: «Шляешься неизвестно где, завел на стороне бабу!» У Тимохи и в мыслях нету кого заводить! Он жену свою уважает. А если честно – так и побаивается немножко, особенно, когда норму переберет. Вот как сегодня. Тогда он называет жену Галиной Андреевной, клянется, что рюмку больше ко рту не поднесет, а насчет других баб, так ему даже смотреть на них противно…

Так рассуждая, Тимоха подошел к мосту. Дождь поутих, немножко прояснилось, но было грязно и скользко. Про этот коварный бугор перед мостом он помнил, обходил его ежедневно, но сегодня все-таки перебор дал о себе знать. Почему-то ноги разъезжались в разные стороны, да и темновато, обзора никакого!

Короче говоря, Тимофей, пару раз качнувшись, растянулся на всю длину в мягкую жижу. Крепко выругавшись, он поднялся, и вдруг его глазам явилась женская фигура. Незнакомка стояла посреди моста, держась за поручни, на непокрытой ее голове во все стороны разметались длинные волосы.

– Вот она, русалка! Правду мужики говорили! – мелькнуло в помутневшем мозгу Тимохи. Он крепко зажмурил глаза, неумело перекрестился и, судорожно вспоминая слова из молитвы его покойной матери, громко произнес: