Книга Остров фарисеев - Джон Голсуорси

- Да, это, конечно, приводит к печальным последствиям, - пробормотал священник, - в большинстве случаев.

Шелтон хотел было переменить тему разговора, но в эту минуту злополучный Крокер вдруг всхрапнул. Будучи человеком действия, он уже крепко спал.

- Большая семья, - поспешно произнес Шелтон, увидев, как взметнулись вверх брови священника, когда он услыхал храп, - это, можно сказать, почти преступление.

- Да как же это может быть преступлением?

Шелтон почувствовал, что ему нужно чем-то подкрепить свою мысль.

- Право, не знаю, - сказал он, - только уж очень много слышишь о таких семьях - я имею в виду семьи священников. У меня самого два родных дяди...

На лице священника появилось новое выражение: он плотнее сжал губы, чуть выставив вперед подбородок. "Ну, прямо настоящий мул!" - подумал Шелтон. Глаза священника тоже изменились: они стали более серыми, колючими и чем-то похожими на глаза попугая. Шелтону теперь совсем не нравилось его лицо.

- Я думаю, что в этом вопросе мы с вами, пожалуй, не поймем друг друга.

Шелтону стало стыдно.

- Впрочем, мне, в свою очередь, хотелось бы задать вам один вопрос, сказал священник, как бы снисходя до Шелтона и показывая, что он готов продолжать разговор на затронутые им низменные темы. - Чем же вы оправдываете брак, если не тем, что он диктуется законами природы?

- Я говорю просто то, что думаю.

- Дорогой мой сэр, вы забываете, что материнство для женщины величайшее счастье.

- По-моему, подобное удовольствие должно порядком надоедать, если оно слишком часто повторяется. Материнство есть материнство, сколько бы у матери ни было детей - один или дюжина.

- Боюсь, - нетерпеливо возразил священник, не отступая, однако, от низменной темы, затронутой его гостем, - что, следуя вашей теории, трудновато было бы заселить мир.

- А вы когда-нибудь жили в Лондоне? - вместо ответа спросил Шелтон. Когда я бываю там, мне всегда кажется, что мы вообще не имеем права иметь детей.

- По-моему, вы упускаете из виду наш долг перед страной, - удивительно владея собой, заметил священник и с такой силой сжал ручку кресла, что суставы пальцев у него хрустнули. - Прирост населения - вопрос первостепенной важности!

- На этот счет возможны две точки зрения. Все зависит от того, какой вы хотите видеть вашу страну.

- Не знал я, что на этот счет могут быть разные взгляды, - заметил священник и улыбнулся улыбкой фанатика.

Чем больше священник пытался навязать Шелтону свое мнение, тем больше в Шелтоне нарастало вполне естественное чувство противоречия, и он спорил, уже позабыв о существе вопроса, над которым до сих пор едва ли задумывался.

- Быть может, я и ошибаюсь, - сказал он, не отрывая глаз от одеяла, в которое были завернуты его ноги, - но, по-моему, вопрос о том, хорошо ли стране иметь такое население, что она не в состоянии прокормить себя, можно считать по меньшей мере спорным.

- Вы случайно не принадлежите к числу сторонников Малой Англии? спросил священник, чье лицо вновь обрело прежнюю бледность.

Фраза эта оказала на Шелтона своеобразное действие; повинуясь инстинктивному нежеланию разбираться в своих политических симпатиях, он поспешно ответил:

- Конечно, нет!

А священник, чтобы закрепить за собой победу, безоговорочным тоном заявил, переводя разговор в возвышенный план, более близкий его сердцу:

- Вы, несомненно, согласитесь, что ваша теория безнравственна в самой своей основе. Она, если хотите, сумасбродна, я бы сказал даже, греховна.

- Почему же прямо не сказать "истерична, нездорова"? - с жаром воскликнул Шелтон: его бесила собственная бесчестность. - Кажется, так называют все, что противоречит общепринятому мнению.

- Что ж, - заметил священник, словно пытаясь взглядом подчинить Шелтона своей воле, - должен сказать, что ваши идеи в самом деле кажутся мне и сумасбродными и нездоровыми. Люди для того и вступают в брак, чтобы иметь детей.

Шелтон покланялся, но это не вызвало улыбки у его собеседника.

- Мы живем в неспокойное время, - продолжал священник, - и меня огорчает, что человек с вашим положением способствует распространению таких взглядов.

- Эти правила высокой морали изобрели те, кому от них ни жарко, ни холодно, а потом навязали их тем, кто от них плачет горькими слезами, сказал Шелтон.

- Никто не изобретал этих правил, - сурово возразил священник. - Они заповеданы нам свыше.

- Ах, да! Прошу прощения, - сказал Шелтон.

Он чуть не забыл, у кого он в гостях. "Этот священник непременно хочет навязать мне свои взгляды", - подумал он. Ему показалось, что священник стал еще больше похож на мула, в его голосе стало еще больше высокомерия, глаза загорелись еще более властным огнем. Одержать победу в этом споре казалось теперь чем-то очень важным, тогда как на самом деле это не имело никакого значения. Но одно действительно было важно: ясно, что никогда и ни в чем эти два человека не смогут достигнуть согласия.

В эту минуту Крокер вдруг перестал храпеть, голова его упала на грудь, и вместо храпа послышалось свое образное посвистывание.

Шелтон и священник одновременно взглянули на спящего, и вид его отрезвил их.

- Ваш приятель, видимо, очень устал, - сказал священник.

Шелтон сразу забыл про свою досаду: их хозяин вдруг показался ему таким трогательным - в мешковатой одежде, худой, со впалыми щеками и немного красным носом, который говорил о том, что его обладатель иногда прикладывается к спиртному. А ведь в конечном счете он добрейший человек!

Добрейший человек поднялся и, заложив руки за спину, подошел к гаснущему камину. Века неоспоримой власти церкви стояли за его спиной. То, что у каминной доски отбиты края и очаг заржавел, что каминные щипцы погнуты и поломаны, а манжеты у священника обтрепались, - все это чистейшая случайность!

- Я не хочу навязывать вам свое мнение, - сказал он, - но вы, мне кажется, не правы прежде всего потому, что ваши идеи порождают у женщин легкомысленное отношение к семейной жизни, и такая точка зрения преобладает сейчас в нашем обществе.

Шелтону тотчас вспомнилась Антония - ее ясные глаза, едва заметные веснушки на нежной, розовой коже, белокурые волосы, собранные в узел на затылке; слово "легкомыслие" было просто неприменимо к ней. И те женщины, которых он видел на улицах Лондона, - женщины, еле бредущие с двумя или тремя детьми, женщины, согнувшиеся под тяжестью детей, которых им не с кем оставить, женщины, которые продолжают работать, несмотря на беременность, истощенные женщины, необеспеченные женщины его собственного класса с дюжиной детей - все эти жертвы святости брака, - разве к ним применим эпитет "легкомысленные"!