Книга Убийство моей тетушки. Убить нелегко (сборник) - Ричард Халл

Одна фраза, прозвучавшая из тетиных уст, не давала мне покоя: «Твои методы становятся всё примитивней». «Методы… становятся… всё…» Что она хотела этим сказать? Следует ли сделать из ее слов все неприятные для меня заключения, какие только возможны? Или у нее так получилось случайно? Ладно, скоро она возвратится из Ллвувлла, и, надо полагать, все встанет на свои места. Во всяком случае, читать по ее лицу я всегда умел не хуже, чем в раскрытой книге.

Глава 7

Тетка ведет себя загадочно. Просто отказывается что-либо объяснять и все. Она вообще относится к этому эпизоду так, будто нечего объяснять. Похоже, считает: вызвать меня домой по случаю гибели в огне платяного шкафа – дело само собой разумеющееся. О том, почему телеграмму отправил Спенсер – или, если угодно, почему на ней оказалась его подпись, – старуха тоже ничего не сказала, даже не намекнула. В некотором отношении для меня даже лучше оставить все как есть и позволить загадочному инциденту просто выветриться из ее памяти, но два момента говорят решительно против этого. Первый: вполне ли естественно с моей стороны принять все дело как обыденное, ничем не примечательное? Если верить, что пожар возник случайно, разве не должно у меня возникнуть множество вопросов, разве не следует мне поднять всяческий шум? Полагаю, следует. И хотелось бы, и, вероятно, следовало бы его поднять. Вот только никак не решу, как лучше подступиться. Говоря коротко, побаиваюсь переиграть.

Второй момент – и он беспокоит меня куда больше – это противоестественное тетино уклонение от данного вопроса. Обычно, если у нее есть повод для недовольства, она использует его в хвост и в гриву. Ни в коей мере не страдает недостатком прямоты. Ухищрения, недомолвки – чей угодно стиль, только не ее. Она говорит все, что хочет, чинит расправу направо и налево – как пресловутый слон в посудной лавке. К ситуациям, столь щекотливым, что и ангелы побоялись бы к ним прикоснуться, она подходит с деликатностью и осмотрительностью парового катка. Бедная тетя Милдред. Savoir-faire[31] у нее ни на грош. Как правило, ни на грош.

Но нельзя не заметить, что в настоящий момент она проявляет необъяснимый дипломатизм. Залегла на столь глубокое дно, хранит столь сверхъестественное молчание, что мне грозит опасность не выдержать и прибегнуть к худшей тактике прений. Правда, прений, собственно, никаких нет – ну, значит, к худшей тактике безмолвия… В общем, чувствую, скоро я совершу что-нибудь неблагоразумное!

Позвольте запротоколировать те немногие беседы, что мы вели на интересующую меня тему.

Первая состоялась за обедом в день моего возвращения.

Начал я, выразив надежду, что прогулка до Ллвувлла доставила ей удовольствие. Довольно-таки глупая, бессмысленная реплика, нельзя не признать. Она выдает такие постоянно, а вот я – никогда. Во всяком случае, старуха не могла не понимать: мне совершенно безразлично, получила она удовольствие или нет. Так что я вполне заслужил ядовитый ответ, какой получил, – слишком уж «подставился» первым ходом партии.

– Да, мой родной, спасибо. Приятно было прогуляться, хоть и ныла лодыжка.

Я пропустил издевку мимо ушей.

– Так вы собирались рассказать мне, зачем вы или, точнее, зачем доктор Спенсер отправил телеграмму.

Тетя вздернула бровь:

– Ты что, еще не был наверху?

– Был, тетушка. Я же переоделся, как видите. Насколько я понимаю, в моей комнате произошел пожар. Но почему из-за него меня вытащили из гостей?

Тут воцарилась тишина. Тетя вперила взор в небольших размеров скромную картину, изображавшую одну из прародительниц нашего рода – даму в голубой шляпке с серым пером, с напудренной прической и приятной мягкой улыбкой. Стена же напротив меня демонстрировала менее привлекательное полотно. Оно представляло какой-то персонаж из Писания – по-видимому, Иакова в момент встречи с молодой женщиной, опять-таки, по-видимому, Ревеккой. Рядом помещался колодец, окруженный темными подтеками краски, которые отдаленно напоминали дубы в пышном лиственном убранстве, – не думаю, что подобные произрастают в Палестине. Иаков склонялся в некоем подобии поклона – такие были в ходу при дворе Людовика Четырнадцатого, а молодица в ответ гадко усмехалась. Позади Иакова стоял верный верблюд – на вид в последней стадии истощения. На морде его играла лукавая улыбка. Верблюд выглядел единственным среди них существом с проблеском мысли на челе – мысль эта состояла в том, как бы отгрызть кусок побольше от нелепой грязной бурой попоны, в которую задрапировал себя Иаков. После чего, насколько я мог себе представить, должна была последовать пикантная сцена, ибо никакой иной одежды на Иакове не имелось. Мне рассказывали, что эту картину взял когда-то мой дед в счет одного безнадежного долга, и я убежден: нахождение такого кошмара на всеобщем обозрении в нашем доме скорее увеличило упомянутый долг, чем покрыло его, но, как бы там ни было, «шедевр» остается на своем месте.

– Особой красоты нет, но ведь он всегда тут висел, – последовал неизбежный ответ тетки, когда я однажды отважился заявить эстетический протест.

Поразглядывав пару минут вышеописанное произведение искусства, я повторил свой вопрос. Прежде чем собеседница соизволила отреагировать, последовала еще одна длинная пауза.

– Имелась в виду твоя страховка, дорогой. Но раз ты решительно все увез с собой, то заявлять претензий, конечно, не станешь.

– Разве это не могло подождать?

Снова молчание. Верблюд оставался готовым в любой момент сорвать с хозяина тряпье. Как завороженный, я много лет ждал этого «любого момента».

– Ты мог бы подождать, дорогой?

Хотелось бы мне точно припомнить, сказала ли она тогда «ты мог бы» или все-таки «это» могло бы подождать. Второй вариант лучше согласуется со здравым смыслом, но, памятуя о той терзавшей душу неизвестности, в какой я пребывал у Гая, склоняюсь теперь к первому. Он звенит в моих ушах, очень похожий на правду. Не хочу даже думать о том, что могло прийти тете на ум той ночью. Нет! Наверняка она спросила: «Это могло бы подождать, дорогой?» Хотя я мог бы поклясться, что слышал местоимение «ты».

На следующее утро вновь был затронут опасный предмет. На сей раз беседу начала тетя – с констатации улучшения своего самочувствия.

– Знаешь, Эдвард, позапрошлой ночью после кофе меня стало так клонить в сон – вот точно как тебя незадолго до этого, помнишь? И у кофе еще был такой странный привкус… – Я бросил проницательный взгляд на ее лицо, но оно выражало благодушную мягкость безо всякого подтекста. – Пожар, конечно, не дал мне уснуть.

– Не расскажете ли вы мне все же, как это произошло, тетя?

– Да нечего рассказывать, Эдвард. Загорелся платяной шкаф, за ним этажерка, ну, а я погасила их. Струей из огнетушителя.

– Даже не знал, что у нас есть огнетушитель – думал, они имеются только в машинах…

– А раньше и не было. Не правда ли, удачно вышло: как раз недавно я обзавелась им? Что-то такое прочитала, и оно навело меня на мысль купить огнетушитель.