Книга Щитом и мечом - Дмитрий Дашко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Убийца торжествующе смотрит на меня!
– Уроды! – бессильно кричу я, но никто меня не слышит – противник, оседлавший спину, об этом позаботился. – На-та-ша-а-а! Любимая!
Рывком сбрасываю с себя захребетника. Он ударяется затылком в осину и сползает по ней. Рыча от боли и тоски, закалываю его шпагой.
– Су-ка-а! Ты мне за всё ответишь!
Отражаю совершенно бездарный выпад: не учили тебя, сволочь, фехтовать! Выбиваю шпагу из рук, в прыжке ударяю в грудь и добиваю уже лежащего. Нет, гад, это не дворовая драка! Тут лежачего не просто бьют – убивают! Особенно после того, что произошло. Вы мне заплатите самую высокую цену!
Убийца и один из его подельников живы, но это ненадолго. Я иду на них, в моём взоре ясно читается их приговор. Вам надо было сначала меня убить. Теперь поздно.
С кончика лезвия сочится кровь, орошая траву. Но моя шпага ещё не напилась, она жаждет смерти. Вашей смерти, гады!
Молодчики растерянно переглядывается. Внезапно убийца толкает подельника на меня, сам пытается спастись бегством. Струсил?
Я эфесом бью по зубам налетевшего бандита, он валится как подкошенный. Шпага завершает начатое.
Остался самый главный. Он успел выиграть несколько секунд, вовсю несётся в рощу. Оттуда доносится тихое конское ржание – там спрятаны их лошади. Только бы успеть! Только бы догнать!
На пути попадается увесистая коряга. Подбираю её, замахиваюсь как для игры в кегли и посылаю в спину беглеца, моля небеса о том, чтобы справедливость восторжествовала.
Палка подбивает беглецу ноги, однако он удерживает равновесие. Скорость упала, убийца подволакивает правую ногу. Я настигаю его. Дистанция между нами два шага. Всё, ему не уйти!
– Обернись! Я хочу знать, кто ты!
Он останавливается, поворачивается ко мне, срывает с лица маску.
– Протасов?!
– К вашим услугам, сударь.
Протасов встаёт в фехтовальную позицию.
– Зачем? – коротко спрашиваю я.
– Четверинский приказал. Вы оскорбили и унизили его. Сначала на дуэли, а потом этими вашими ночными прогулками с Лоскутовой.
Он резко выкидывает шпагу вперёд. Мелодичный звон – я парирую удар.
– Почему не я, а Наташа? Зачем вы её убили?
– Такова воля князя. Он высоко ставит свою честь. Что ему жизнь дурочки, которая предпочла столичного наглеца!
– Дурочки!!!
Дзинь! Звон переходит в скрежет, мы сцепились шпагами, с ненавистью смотрим друг другу в глаза. Протасов не выдерживает первым. Отводит взгляд и подаётся назад.
– Я сохраню тебе жизнь, если ты сдашься и дашь показания на Четверинского. Обещаю! – говорю я, хотя мечтаю лишь об одном: раздавить гниду.
– Идите на хрен… сударь!
– Сам туда пойдёшь! Лови, гад!
Шпага прошила Протасова насквозь. Он захрипел, из открытого рта вытекла струйка крови.
– Ступай! Тебе уже котёл со смолой приготовили, – сказал я.
Тело Протасова опустилось на землю. Я развернулся и побежал назад, туда, где оставил Наташу. Молился, чтобы она осталась жива, чтобы её только ранило.
Надежда разбилась вдребезги!
Я обнял девушку, прижал к груди и стал баюкать. По щекам текли горючие слёзы вперемешку с потом и грязью.
Вместе с Наташей умерла частичка меня. Горечь заполнила душу, а желание отомстить вспыхнуло всепожирающим костром.
Я поднял Наташу и понёс на руках к дому. Её голова безвольно моталась.
– Прости, девочка! – шептал я. – Прости за всё!
На крыльце уже стояли встревоженные люди: родители Наташи, челядь, вооружённая кто чем. Драка успела поднять всю округу. Дом уже гудел как улей.
Не обращая внимания на собравшихся, я вошёл с телом Наташи внутрь, поднялся по ступенькам на второй этаж. Чутьём отыскал её комнату, отдёрнул балдахин и положил любимую на кровать.
Спальня заполнилась всхлипывающими домочадцами. Все поняли, что случилось непоправимое.
– Это моя вина! Я не уберёг!
Хотелось выть, биться об стены, рубить и крушить.
Губы еле шевелились, горло пересохло.
– Простите, если сможете…
Отец Наташи отвернулся, прижал побледневшую супругу. Губы его дрожали. Он разом постарел на двадцать лет, превратившись в дряхлую развалину.
– Господь простит… А я не прощу. Никогда.
Нечего было сказать, нечем ответить на жестокие, жгущие напалмом слова.
– Спи спокойно! – сказал я, склонившись над девушкой и прощально целуя в лоб. – Я довершу, что не успел закончить.
Домочадцы расступились передо мной. Я нёсся как ветер, сжимая окровавленную шпагу до боли в руках. Одна мысль тамтамом звучала в голове: зло должно быть наказано, а Наташа отомщена!
В тяжёлую дубовую дверь забухали, вырывая Ивана из сладких объятий сна. Щурясь и зевая, он встал с кровати и, отодвинув засов, приоткрыл дверь. За порогом топтались двое дюжих полицейских.
– Что случилось? Чуть дверь не сломали, скаженные! – проворчал Иван.
– Беда, господин следователь. Петра Елисеева под замок посадили за убийство князя Четверинского.
– Вы с ума сошли?
– Никак нет. Князь убит, подозревают вашего брата. Фёдор Прокопич вас до себя кличет. Извольте за нами следовать.
– Я тоже арестован?
– Помилуйте! Разумеется, нет.
Сонливость мигом слетела с канцеляриста. Он подобрался, потемнел, стал сосредоточенным и серьёзным.
– Немного терпения. Мне нужно привести себя в порядок. Заходите.
– Да мы тут подождём. Чего уж, – смущаясь, ответил один из полицейских.
Дверь закрылась и через минуту распахнулась снова. Иван, успевший за столь короткое время провести утренний туалет и переодеться, шагнул к полицейским.
– К вашим услугам, господа. Ведите.
Они спустились к крыльцу, где их уже ждала карета. По дороге Иван пытался вытянуть из полицейских хоть какие-то подробности, но не преуспел. Воевода дал служивым наказ держать язык за зубами.
Елисеева привезли к дому Четверинского, провели в покои, временно отданные в распоряжение сыщикам. Фёдор Прокопич уже был внутри, сидел в кресле-качалке с резной спинкой и курил трубку. Воевода встретил Ивана жёлчной усмешкой.
– Что же такое делается, господин следователь? Вас прислали сюда розыск чинить, а не преступления устраивать. На то у нас и без столичных гостей своих умельцев хватает.
– Рад вас видеть, Фёдор Прокопич, в добром здравии, – спокойно ответил Иван. – Мне всё же хотелось бы сначала вникнуть в суть произошедшего. При каких обстоятельствах был убит князь Четверинский, и почему в этом обвиняют моего брата?
