Книга Утраченная реликвия... - Андрей Воронин

Окинув тело равнодушным взглядом, налетчик убрал автомат в сумку и вышел из магазина. Через несколько секунд на улице глухо взревел изношенный двигатель, взвизгнули по асфальту покрышки, и наступила тишина.

Глава 6

Мордатый дежурный, зевая и что-то невнятно бормоча под нос, вернул Валерию шнурки, брючный ремень, галстук и личные вещи, заставил подписать какую-то бумажку – дескать, личное имущество возвращено в целости и сохранности – и нажатием кнопки отпер электрический замок решетчатой железной двери. Задребезжал звонок, под потолком вспыхнула и погасла красная лампа, забранная проволочной сеткой, и Валерий, шлепая незашнурованными туфлями, вышел в коридор.

Навстречу ему из какой-то двери шагнул Сан Саныч собственной персоной, в вечном своем растянутом свитере, обтерханных джинсах и наброшенной на могучие плечи потертой кожанке. Кожаное кепи было надвинуто чуть ли не до переносицы, так что тень от козырька скрывала выражение глаз, гладко выбритое лицо, как всегда, казалось начисто лишенным каких бы то ни было эмоций, и лишь брезгливо опущенный уголок тонкогубого рта выдавал владевшее им презрительное раздражение. В опущенной левой руке Саныч держал скомканную ременную сбрую, и из самой середины этого кома высовывалась хорошо знакомая Валерию потертая коричневая кобура с верным старикашкой «макаром» внутри – его, Валерия, кобура с его пистолетом.

Саныч молчком пожал Валерию руку своей жесткой, как слесарные тиски, ладонью, дождался, пока тот приведет в порядок свой туалет – завяжет шнурки, вденет обратно в брюки ремень и спрячет в карман мятого пиджака не менее мятый галстук, после чего все так же молча протянул ему кобуру и махнул рукой в сторону выхода: айда, боец.

На крыльце они ненадолго задержались, чтобы закурить из протянутой Санычем сине-белой пачки. Саныч курил «Голуа» – крепчайшую французскую отраву, и притом без фильтра. У этих сигарет даже пачка была как у нашей «Примы» или, скажем, «Памира» – плоская, поперек себя шире, с откидным клапаном на обратной стороне. Словом, Саныч и тут был в своем репертуаре – он всегда отдавал предпочтение вещам натуральным, простым и проверенным временем, как вот эти сигареты, кожаная куртка или его неизменная никелированная «зиппо», затертая и поцарапанная до такой степени, что казалась изготовленной из тусклого алюминия.

Валерий затянулся крепким дымом, удержал в груди чуть было не вырвавшийся кашель, поежился от холодного мартовского ветерка и, спохватившись, спрятал под пиджак кобуру с торчавшей из нее рукояткой пистолета. Саныч запрокинул голову, выпуская дым через ноздри и щурясь из-под козырька кепи на заходящее солнце, и стал легко, чуть ли не вприпрыжку спускаться по ступенькам.

Его черный «Хаммер», неуловимо похожий на гигантского энцефалитного клеща, был нахальным образом припаркован прямо у крыльца ментовки, непосредственно под знаком «Остановка запрещена». Эта зверская телега, нагло сверкая полированными плоскостями, кособоко торчала на краю проезжей части, забравшись двумя колесами на выложенный фигурной плиткой тротуар, и привлекала полные черной зависти взгляды двоих сержантов, пытавшихся в сторонке реанимировать ушедший в глухую несознанку сине-белый «уазик». Саныч прыгнул за руль и сразу же опустил стекло: он привык курить в открытое окошко и туда же выбрасывать бычки, а на муниципальные штрафы за несоблюдение чистоты на улицах ему было наплевать.

Валерий уселся рядом с ним и тоже опустил стекло.

Сквозняков Саныч не боялся, а Валерию сейчас было безразлично – хоть сквозняк, хоть ураган, хоть землетрясение. Он все никак не мог отойти от шока, вызванного дневным происшествием, и, честно говоря, никак не мог поверить в то, что свободен.

Саныч запустил двигатель, снял с бритого черепа кепи и небрежно зашвырнул его на заднее сиденье.

– Ну, – сказал он, не выпуская из зубов сигареты, – очухался, боец? Рассказывай, сильно они тебя замордовали?.

– Терпимо, – сказал Бондарев, откидываясь на обитую натуральной кожей спинку сиденья и нащупывая затылком упругую мягкость подголовника. – Спасибо, Сан Саныч. Как вам удалось так быстро меня вытащить?

– Мы своих не бросаем, – включая передачу и мягко трогая тяжелую машину с места, проворчал Саныч. – А ты думал, это просто слова, вроде рекламного объявления? И потом, это было совсем несложно. Им нечего тебе предъявить, и сказал ты все, что знаешь… Или не все?

Он бросил на Валерия быстрый косой взгляд через плечо. Бондарев глубоко затянулся сигаретой, окутавшись дымом, и прищурился, глядя в окно. Над ответом следовало хорошенько подумать.

Впрочем, Саныч не первый день жил на свете и расценил его молчание как вполне определенный ответ. Он переключил передачу, небрежно смахнул пепел с сигареты в открытое окно и сказал:

– Я так и думал. Правильно, боец. Много будут знать – скорее запутаются. А они, когда запутаются, начинают хватать всех, кто под руку подвернется, и шить все подряд, невзирая на обстоятельства. Я знал одного парня, у которого было стопроцентное алиби, а ему все равно прилепили десятку строгача за вооруженное ограбление с покушением на убийство. И свидетели нашлись, и потерпевшие его опознали, и вообще… В общем, хорошо еще, что вышку не дали. Шесть лет до амнистии парился, как один день… Пива хочешь?

– Водки хочу, – честно признался Валерий.

– Водки дома выпьешь, – сказал Саныч. – Не возражаю и даже рекомендую, но – дома! А пока – вот, держи…

Не снижая скорости, он запустил руку за спинку сиденья, порылся там, весь перекосившись, и протянул Валерию жестянку – холодную, разве что не запотевшую. Валерий вскрыл ее, выбросил в окно сигарету, которая уже начала жечь пальцы, и сделал основательный глоток. Он был вынужден признать, что Саныч прав: пиво подействовало не хуже валерьянки. По крайней мере, теперь ему не приходилось делать над собой усилие всякий раз, когда он хотел разжать челюсти.

– Послушай меня внимательно, Бондарь, – снова заговорил Саныч, ведя машину с рассеянной ловкостью коренного горожанина и прирожденного автогонщика. – Я по морде твоей вижу, что ты себя поедом ешь: дескать, ушел, бросил товарища в беде, подставил, предал…

Ты это брось, понял? С точки зрения уголовного кодекса ты чист, как новорожденный младенец. Ты даже нашу внутреннюю инструкцию не нарушил, а соблюсти ее, поверь, иногда бывает посложнее, чем уголовный кодекс.

Обеденный перерыв, лавочка закрыта… Вы имели полное право по очереди отлучиться на обед, и никто не виноват, что первым ушел ты. Если бы получилось наоборот, на твоем месте сейчас сидел бы Дракон и тоже корчил из себя кисейную барышню: ах, я подлец, как я мог!

– Я не дитя малое, – сказал Валерий, задетый за живое «кисейной барышней», – сам все понимаю. Все равно погано на душе.

– Хорошего мало, – согласился Саныч. – А только твоей вины тут нет. Ты меня знаешь, Бондарь, я в утешители не гожусь, и, если бы Дракон был на твоей совести, у тебя бы уже ни одной целой кости не осталось.