Книга Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР. 1928-1941 - Франсуа-Ксавье Нерар

Ограничения устанавливаются, однако, по возможности незаметно, и публичный дискурс настаивает, скорее, на отсутствии препятствий, чем на желаемых для власти границах. Максимальное расширение пространства доносительства происходит также за счет умножения возможных получателей «сигналов» населения.

Куда доносить?

Обращаться на самом деле можно много куда, это, впрочем, важнейшая характеристика доносительства в СССР в тридцатые годы. Сбор доносов ни в коем случае не является прерогативой одной только политической полиции. Возрожденный институт доносительства опирается на целую сеть, созданную в двадцатые годы и описанную нами выше. Речь идет о том, чтобы сделать эту сеть основой для выстраивания новой практики[101]. В различных публичных призывах конкретные детали («куда следует направлять сигналы?») чаще всего отходят на второй план. Так, в обращении Центрального Комитета от 3 июня 1928 года, хотя и указывается, о каких вредных явлениях следует сообщать (алкоголизм, бюрократизм и т. д.), но не сообщается, куда должна быть направлена эта критика (даже если некоторые структуры, среди которых особенно выделяется РКИ, все же упомянуты). Трудно отыскать в этих текстах разграничительные признаки, согласно которым о том или ином нарушении следует сообщать в тот или иной орган. В своей практической деятельности институты, работающие с «сигналами», до некоторой степени осуществляют эту сортировку — уже по факту, и мы это увидим, но официальный дискурс и здесь поддерживает относительную неопределенность.

Нет также никаких указаний на связь со статусом автора: кому следует писать, если ты крестьянин? Если ты коммунист или горьковчанин? Некоторые печатные органы имеют относительную специализацию, тем самым и их потенциальные корреспонденты: так, например, обстоит дело с заводскими газетами или с «Крестьянской газетой». Они адресованы, следовательно, ограниченной аудитории. Так же обстоит дело с территориальной адресностью: и здесь тоже, по умолчанию, следует обращаться в самый близкий «пункт приема». Но в этом вопросе никто ни на чем не настаивает. Во всем царит полная неопределенность. Можно даже задаться вопросом, насколько характерными являются соображения Н. Антипова, который считает, что коммунисты должны вести себя особенным образом:

«Теперь о поведении коммуниста, который писал заявление и письмо в газету. Это поведение во всяком случае не члена партии. Такого коммуниста надо исключить из партии во что бы то ни стало, без всяких разговоров. Какой член партии имеет право так поступать? Если коммунист видит, что та или иная группа людей чем-нибудь не довольна, он обязан, как член партии, как честный гражданин, пойти в партийную организацию и сказать вызовите их поговорите, может быть можно как-нибудь улучшить дело, помочь людям, если нельзя помочь, можно разъяснить, а он вместо этого садится и пишет заявление. Это не член партии. Так член партии действовать не имеют права. Это или либералишко, или чужой человек. А потом люди запутались»{341}.

Публичный дискурс ни на чем не настаивает: он предпочитает напоминать о практике и предоставляет гражданину самому решать, кто будет адресатом его «сигнала».

В нормативных текстах можно найти несколько редких сведений о специализации различных инстанций приема. Роль бюро жалоб уточнена в постановлении об их учреждении: их задача — искоренять «бюрократизм и волокиту в государственных и общественных организациях и пренебрежительное отношение должностных лиц к запросам трудящихся»{342}. Расплывчатость формулировок допускает, между тем, свободное толкование. Эта нечеткость растет по мере увеличения количества бюро жалоб, поскольку в 1934 году в сферу их компетенции входят «различные недочеты нашей работы, <…> все возможные искривления линии партии и правительства» и, следовательно, целый спектр разнообразных проблем, «от мелкого, казалось бы, имеющего узко личный интерес факта несправедливости, допущенной по отношению к одному лицу, до вопроса, имеющего большое общественно-политическое значение»{343}. Реформа 1934 года могла бы стать поводом заново уточнить роль бюро, но официальные документы слово в слово повторяют прежние формулировки. Что касается писем в газеты, неопределенность входит в обыкновение с 1928 года, поскольку «прежде всего рабочий или крестьянин должен писать в газету о том, чем живет сейчас и что волнует ту фабрику, в которой он работает, или село в котором он живет»{344}. Специализированные партийные органы, в свою очередь, имеют более узкую компетенцию: контрольные комиссии разбирают только проблемы, касающиеся коммунистов. В момент своего создания в 1934 году партийная контрольная комиссия в Горьком, которая сменяет КК-РКИ, публикует объявление в местной газете, в котором уточняется, что в нее следует обращаться в случаях, касающихся «нарушения парт, дисциплины и парт, этики»{345}, что оставляет, нельзя не признать, широкий простор для деятельности возможных корреспондентов. Таким образом, некоторое молчаливое распределение существует (бюрократические проблемы в основном находятся в компетенции бюро жалоб, отклонения политические — в ведении ОГПУ или позднее — НКВД), но никаких строгих рамок не навязывается, и никаких попыток заранее определить адресность писем и заявлений советских людей не делается.

Помимо «точек приема информации» общего назначения, которые пропагандируются шире всего, начиная с 1933 года множатся специализированные органы. Так, в 1933 году крестьянская жалоба только на уровне районного исполнительного комитета может быть рассмотрена или бюро жалоб РКИ, или областной сельской администрацией, или земельным отделом комитета{346}. Существует, кроме того, множество специализированных управлений, каждое из которых располагает службой или сотрудником, в чьи обязанности входит работа с жалобами. Так обстояло дело в 1934 году в Сормовском районе Горького — в окружном совете и в его отделах образования, социального страхования, жилищно-коммунальной службы, в различных службах снабжения, в прокуратуре, в налоговой службе, в сберегательной кассе, в службе здравоохранения, на почте, в рабочих магазинах нескольких заводов, в дирекции некоторых заводов, в специализированных мастерских этих же заводов{347}.

Власть решает регулярно рассказывать о работе этих разнообразных учреждений. Большинство из них выходит на первый план, начиная с 1928 года: появление «Листков РКИ» в «Правде» в марте 1928 года позволяет напомнить, что Рабоче-крестьянская инспекция является «органом борьбы за улучшение и переделку всего государственного аппарата» и просить о «самой активной массовой поддержке трудящихся». Инспекции представляется максимальная возможность заявить о себе: одна полоса центрального печатного органа несколько раз в неделю (обычно 2 или 3) в течение двух лет. Тем более что эти полосы в конце августа 1928 года начинают перепечатывать «в подавляющем большинстве губернских и окружных газет»{348}, где еще долго продолжают публиковаться — даже после того, как давший им жизнь центральный образец канет в лету{349}. Хотя сотрудники РКИ и не являются постоянными авторами этих страниц, с их помощью удается умножить число примеров эффективной работы инспекции и тем самым побудить читателей сотрудничать. Роль ККРКИ[102]как на центральном, так и на местном уровне, усилена их участием в различных чистках, организованных в конце двадцатых годов: чистка партии в 1929–1930, затем в 1933, а роль РКИ — участием в чистке администрации («советского аппарата»), начавшейся в 1928–1929 годах. Впоследствии РКИ постепенно сходит со сцены, уступая место бюро жалоб, поначалу бывшими всего лишь одним из ее отделов, но начиная с 1932 года выдвинувшимися на первый план.