Книга У алтаря - Элизабет Вернер

Отец Клеменс только что собирался войти в свой дом, когда услышал за спиной этот раздраженный женский голос. Он быстро оглянулся и с испугом посмотрел на высокую даму с недовольным лицом, которая говорила так гневно, точно он лично был виноват во всех испытанных ею неприятностях.

— Очень сожалею, — смущенно пробормотал старый священник, — но я, право, не виноват, что климат наших гор слишком суров.

Дама громко расхохоталась, выслушав это извинение, и подошла к священнику.

— Ну, конечно, ваше преподобие, вы нисколько не виноваты, — добродушно сказала она, — я ничего и не имею против вас, наоборот, мы, две беспомощные женщины, обращаемся к вам с просьбой приютить нас на несколько часов, если, конечно, это не слишком обеспокоит вас.

Отец Клеменс робко подвинулся к самой двери, внимательно посмотрел на свою гостью и решил, что она мало соответствует его представлению о беспомощности. Дама была высока ростом, и элегантная дорожная накидка не скрывала ее статной фигуры. Левой рукой она придерживала шляпу, съехавшую набок, несмотря на то, что была привязана к голове двумя шелковыми лентами, а правой опиралась на большой дождевой зонтик, который уже успел пострадать от непогоды. Острие его было в грязи — вероятно, он исполнял роль альпийской палки при восхождении на гору.

За высокой дамой стояла тоненькая, изящная девушка в длинном сером непромокаемом плаще, покрывавшем ее от шеи до кончиков ног. Она предпочла совсем снять шляпу вместо того, чтобы все время придерживать ее рукой, и ее локоны разметались во все стороны. «Возмутительный ветер» не приводил девушку в такое отчаяние, как ее спутницу, напротив, он, видимо, даже доставлял ей некоторое удовольствие, так как разрумяненное свежим воздухом личико было очень оживленно, и девушка с трудом сдерживала веселую улыбку, слушая обращенные к священнику грозные речи дамы.

Последний, несмотря на свою робость перед гостьей, тем не менее вежливо пригласил дам войти в его дом.

— Прежде чем мы переступим порог вашего жилища, я должна предупредить вас, что мы протестантки, — заявила дама постарше. — Следовательно, на ваш взгляд, мы еретички в полном смысле слова и притом не желаем, чтобы нас обращали в католичество. Если вам это неприятно, скажите откровенно, мы тогда поищем какую-нибудь гостиницу или постоялый двор.

Отец Клеменс не мог не улыбнуться, услышав столь решительное заявление.

— У меня нет обыкновения спрашивать своих гостей, какой религии они придерживаются, — возразил он. — Я предлагаю свою квартиру всем желающим воспользоваться ею, без различия вероисповедания.

— В таком случае вы представляете исключение среди католиков, — сказала гостья. — Я вообще не верю католикам, простите меня за откровенность. Не понимаю, Люси, что вы находите смешного в моих словах? Мне кажется, вам даже доставляет удовольствие наше ужасное положение. Только этого недоставало! Вы, точно дикая коза, бегали по горам, оставляя меня одну, и, если бы не мой зонтик, я вообще не смогла бы подняться наверх.

Войдя в дом, воспитательница Люси (как вы уже догадались, это была Франциска Рейх) сняла шляпу и накидку, причем не переставала говорить. Она сообщила отцу Клеменсу, что они предприняли маленькое путешествие в соседний город, что с ними был брат Люси, но так как их экипаж дорогой сломался, то господин Гюнтер решил остановиться в ближайшем селе, где он надеется найти какую-нибудь повозку. Лошади, слава богу, не пострадали, и если поиски господина Гюнтера увенчаются успехом, то они еще сегодня вернутся в Добру. Люси и она ушли вперед, а господин Гюнтер остался пока на дороге, где случилось несчастье: надо было придумать, как поступить со сломанной коляской.

— Какой-нибудь экипаж можно найти, — заметил Клеменс, — но нужно, чтобы ваш спутник не медлил, иначе вам нельзя будет ехать — станет темно, а ночью ездить по горам весьма опасно. Если вы запоздаете, то я позволю себе предложить вам переночевать у меня. Хотя комнату, предназначенную для гостей, уже несколько месяцев занимает мой молодой помощник, но он охотно уступит ее дамам, а для вашего спутника тоже найдется место.

Люси все еще не снимала плаща. Она с детским любопытством осматривала незатейливую обстановку комнаты, служившую священнику кабинетом и гостиной. На стенах висели картины, изображающие события священной истории. При последних словах Клеменса о молодом помощнике, живущем у него уже несколько месяцев, молодая девушка внезапно заинтересовалась разговором.

— Где мы собственно находимся, ваше преподобие? — быстро спросила она, и старик очень удивился, что при таком простом вопросе Люси покраснела до самых ушей.

— Да, как называется эта трущоба, то есть, простите, пожалуйста, я хотела сказать — ваш приход? — воскликнула Франциска. — Нам по дороге указали на ближайшее село, но не сообщили, как оно называется.

— Вы находитесь в Р.!

Хорошо, что священник повернулся в этот момент к гувернантке и оба они не увидели, как густой румянец еще сильнее залил лицо Люси. Она перестала интересоваться обстановкой комнаты и, подбежав к окну, не спускала взора с входной двери. Девушка ждала, что вот-вот покажется некто, кого она и хотела видеть, и боялась в то же время его прихода.

Мадемуазель Рейх между тем спокойно уселась в кресло и учинила форменный допрос хозяину дома: давно ли он здесь живет, в каких отношениях находится со своими прихожанами, какой имеет доход и так далее. Отец Клеменс, совершенно смущенный строгим тоном гостьи, стоял перед ней в почтительной позе и старался отвечать на ее вопросы так точно, будто от этого зависела его дальнейшая жизнь. По окончании допроса Франциска сердито и сострадательно покачала головой.

— Не хотела бы я быть на вашем месте, ваше преподобие, — решительно заявила она. — Летом еще сносно; но как вы можете проводить зиму в этой трущобе, в полном одиночестве, без жены и детей — для меня совершенно непонятно.

Священник улыбнулся; но и улыбка его была печальной, и во взгляде, которым он посмотрел сначала на гувернантку, а затем на ее воспитанницу, стоявшую у окна, виднелась глубокая грусть.

— Духовный сан не позволяет нам иметь семью, — кротко проговорил он.

— Но ведь это — безобразное постановление вашей церкви, простите меня за откровенность, ведь это бессмыслица! — воскликнула Рейх. — У нас, на моей родине, каждый благочестивый священник имеет жену и, по крайней мере, полдюжины ребят. У моего отца, тоже сельского священника, нас было двенадцать человек, это не шутка, особенно если принять во внимание, что жалованье он получал не министерское. Тем не менее, уверяю вас, он служил Богу и проповедовал не хуже католического священника. Рядом с той комнатой, где шумели и возились дети, он сочинял свои проповеди, и выходили они гораздо лучше, чем те, которые пишутся в могильной тишине скучного, мрачного, пустынного дома. Мой отец не мог посвящать много времени ни одному из нас, а все-таки все дети вышли удачными, и еще какими удачными!

При последних словах Франциска поднялась со своего места, выпрямилась во весь немалый свой рост и так вызывающе посмотрела на отца Клеменса, точно приглашала его полюбоваться ею. Пусть бы он посмел сказать, что ее пример недостаточно убедителен! К счастью, добродушный старик и не думал возражать. Он низко поклонился, и этот поклон лучше всяких слов выразил его почтение и к самой мадемуазель, и ко всей ее семье. Удовлетворенная Франциска снова опустилась в кресло.