Книга Шпионские игры царя Бориса - Ирена Асе

В общем, совершенно нормальные для любого взрослого, здорового мужчины чувства испытывал московский посол.

Посидел он еще в трактире, подумал и решил: в дом падших женщин не пойдет. Конечно, не первый месяц к женщине не прикасался, но сан посла ко многому обязывает и осторожность не помешает. От скуки он вновь стал наблюдать за танцем.

Разглядывая еще одну из местных красавиц, Афанасий Власьев увидел и сидевшего за ней худющего молодого человека. Тот, не привлекая внимания посетителей, согревался у очага. Чувствовалось, что он очень голоден и сильно замерз. Вид у молодого человека, одетого не по осеннему легко, был жалким. Он ничего не заказал, хозяин трактира, видимо, не выгонял его просто по доброте душевной. Жаль этого черноволосого долговязого парня стало и Власьеву. Знаком он подозвал его к себе. Сказал по-немецки:

— Садись, ешь.

Молодой человек оказался хорошо воспитанным: как ни хотелось ему немедленно сунуть кнедлик в рот, сначала встал, поклонился и произнес по-немецки:

— Благодарю вельможного пана за его милость!

После того, как парень принялся за еду, кнедлики кончились очень быстро. Молодой человек извиняющимся тоном пояснил:

— Не ел два дня.

Афанасий Иванович подумал и неожиданно для самого себя решил: «А, живем один раз!». После чего заказал два супа, еще две порции кнедликов и две кружки пива.

Когда молодой человек насытился, Афанасий спросил у него:

— Как тебя зовут?

— Жан.

— Необычное имя.

— Так я не чех и не немец, я француз.

— Француз! Эк, тебя занесло!

— Мой отец был колбасником в городе Марселе. Он мечтал, чтобы я стал лекарем и много зарабатывал. Но денег у нас было немного, и я поехал учиться в университет, но не в парижскую Сорбонну, а в Прагу, где надо было меньше платить за учебу. А учиться медику ведь все равно надо на латыни, что в Сорбонне, что в Праге. Но доучиться я не успел, отец умер, и денег на учебу больше не было. К тому же я, дурак, влюбился в Агнессу.

— Кто такая?

— Важная персона. Служанка графини Эльзы, родственницы самого императора Рудольфа, — последние слова Жан произнес с придыханием. — Как и графиня Эльза, она вдова.

«Так, Эльза вдова. Значит, не врала, правду мне тогда, на балу, сказала. Очень интересно», — подумал посол.

— Поначалу вдовушка Агнесса была податлива, ну, вы понимаете… И когда в Праге начался мор, я, потеряв голову, вместо того, чтобы отправиться домой, в Марсель, поехал за ней в Пльзень. Увы, оказалось, что Агнесса очень любит подарки. Я истратил на нее последние деньги. За медика меня никто не признает, ведь я проучился лишь немногим более года… деньги кончились… Видно, сгину здесь, в этом Пльзене: у нас в Марселе зимой теплее, и на работу меня тут никто не берет. Хотел записаться в ландскнехты, но оказалось, в отряд редко берут новобранца, совсем не владеющего оружием. Пытался стать писарем, так меня чуть не побили: мол, своих хватает.

— А ты здесь на каком языке мог бы писать?

— Так я к изучению языков вообще очень способен. Могу писать не только по-французски, но и по-испански, научил в Марселе сосед-еврей, который в детстве вынужден был с родителями бежать из Испании. Пишу на латыни, в Праге хорошо выучил немецкий. По-чешски тоже говорю, но не пишу, — закончил Жан извиняющимся тоном.

Услышав, что бывшая любовница Жана — служанка графини Эльзы, Афанасий Власьев уже стал посматривать на него заинтересованно, а когда узнал, на скольких языках пишет молодой француз, сделал очевидный вывод: «Он же сам не понимает, сколь ценен!».

Если раньше Власьев собирался просто дать Жану денег, чтобы тот через служанку свел его с графиней Эльзой, то теперь решил взять его к себе на постоянную службу. Сказал, словно жалея:

— Пропадешь ты тут.

Жан признал очевидное:

— Пропаду.

И вздохнул.

— Жаль мне тебя. Ты хоть знаешь, кто я?

— Не ведаю, да видно вы — человек не бедный. Может, приказчик богатого купца?

Послу Власьеву от таких слов пиво не в то горло попало. Долго кашлял… Жан заботливо хлопал его по спине, как будущих медиков учили действовать в подобных случаях в Пражском университете. Наконец, русский дипломат обрел возможность говорить и гордо отчеканил:

— Я — дворянин и посол московского императора при дворе императора Священной Римской империи германской нации Рудольфа II.

— Московского императора? А это где?

Власьев вновь чуть не поперхнулся пивом, но лишь потому, что кружка была уже пуста.

— На Востоке. Огромная империя императора Бориса куда больше Франции или Германии вместе взятых!

Француз с детской непосредственностью спросил:

— Ваша милость, а коли империя так огромна, почему вы вместо гуся едите кнедлики? Ведь посол такой империи должен быть богат.

Власьев на секунду задумался: не говорить же, что подданных у царя Бориса больше, чем денег в казне?

Не моргнув глазом, посол государя всея Руси пояснил собеседнику:

— Кнедлики очень вкусные. Мне нравятся. А гусятину я могу и у себя на родине есть. Скажи: пойдешь ко мне на службу? Куплю тебе тулуп, чтобы не замерз, будешь сыт, стану выдавать талер в месяц. Хоть не пропадешь у меня.

Жалованье было, по чешским представлениям, ничтожным, но для Руси — немалым. Дело в том, что на Руси, где веками возили дань в Орду, золота и серебра осталось немного и теперь оно ценилось куда больше, чем на Западе. На одну серебряную монету в Москве можно было купить в несколько раз больше товара, чем в Чехии. (Оттого, кстати, и приходилось экономить деньги Власьеву во время заграничной поездки). Так что талер в месяц был приличным заработком в Москве, и весьма небольшим в Пльзене. Но Жану выбирать не приходилось:

— Ваша милость, вы меня спасете! — радостно воскликнул француз.

— Жаль мне тебя стало, сказал же. Только вот, что. Извини, Жан, но имя у тебя какое-то непривычное и больно короткое. Давай ты будешь хотя бы Бажан, а еще лучше Божан, — так запомнить легче.

— Мне все равно.

— А как твоя фамилия? Как-как? Слушай, Божан, так язык сломать можно. В общем, будешь ты отныне Божан Иванов.

— Как скажете, ваша милость. А хотите, я покажу вам город?

— А что тут еще смотреть?

— Вы не поняли. В соборе Святого Варфоломея есть служитель. Если дать ему пару пфеннигов, этот Доминик пустит нас на колокольню. А там высота почти сто метров, всё оттуда видно.

Господин посол изволил согласиться и вскоре пожалел об этом, так как путь наверх состоял из 301 ступеньки. Но взобрался он на колокольню и понял, что путь стоил того. Отсюда и в самом деле было видно всё. Императорский замок Радине в 10 километрах от города смотрелся, как на ладони, была четко видна планировка Пльзеня, его на удивление прямые улицы. Самая большая площадь Европы сверху вовсе не казалась огромной. «Ну, удружил Божан, — подумал Власьев. — Отрабатывает свой талер. Конечно, кормить его — дополнительные расходы. Ну, если денег теперь не хватит, продам мой перстень». Перстня с крупным изумрудом, честно говоря, было жаль. Не потому, что красивый, а как память. Пожаловал его Афанасию Власьеву еще покойный ныне царь Федор Иоаннович (естественно, по совету Бориса Годунова) за верную службу. И Афанасий Иванович гордился подарком. Но Божана Иванова посол считал столь ценным приобретением, что готов был ради него отдать перстень. Сказал Жану-Божану: