Книга Голубые цветочки - Раймон Кено

Когда стаканчик осушен, Лали спрашивает:

— Теперь можно подавать?

— Валяйте.

Она приносит хлеб и банку филе тунца в рафинированном арахисовом масле. Стоит и смотрит, как Сидролен ест.

— Меня раздражает, когда на меня глазеют за едой, — говорит Сидролен. — Ну-ка, садитесь и рассказывайте мне какие-нибудь истории.

— Вы меня спутали с Шехерезадой, — говорит Лали.

— Фу ты, ну ты, какие мы ученые! — говорит Сидролен.

— Ученость жить не мешает. Вы не находите?

— Полностью с вами согласен.

— Вот то-то, — говорит довольная Лали.

— У вас есть образование, — говорит Сидролен, — а в придачу к нему — принципы: не пить укропную настойку до обеда, не рассказывать сны. А все-таки, почему нельзя рассказывать сны?

— Это невоспитанно, — говорит Лали.

— Впервые слышу, — говорит Сидролен.

— Каждый человек, — разъясняет Лали, — воображает про себя невесть что: и все, что он делает — чудо, и что он из себя представляет — тоже чудо. Прямо пуп земли. А если еще позволить людям рассказывать свои сны, тогда вообще хоть караул кричи.

— Мои сны крайне интересны, — говорит Сидролен.

— Все так думают. Но доказать это невозможно, потому как их нельзя сравнить.

— Ну, мои!.. — говорит Сидролен, — если бы я их записал, получился бы целый роман.

— А вам не кажется, что романов и так предостаточно?

— Не беспокойтесь, — говорит Сидролен, — я не принадлежу к труженикам пера.

— А я и не беспокоюсь, еще чего!

— Видите ли, — говорит Сидролен, — когда вы сказали, что нельзя рассказывать сны, я подумал, что это из-за психоанализа и психоаналитиков.

— Чего-чего?

— Психоанализ. Вы разве не знаете, что это такое?

— Нет.

— А я думал, вы получили образование.

— Ну нельзя же знать все на свете! — отвечает Лали.

— Как это верно!

И поскольку Сидролен покончил с тунцовым филе, он осведомился о продолжении в следующих словах:

— Что же будет на второе?

— Банка печеночного паштета. Устраивает?

— Не хочу вас обидеть, — говорит Сидролен, — но сготовить такой обед и я бы сумел.

— Мсье Альбер уверял меня, что вы человек сговорчивый, а вы только и делаете, что ворчите.

— Ба! — говорит Сидролен, — нельзя уж и покритиковать слегка.

— Ладно, замнем для ясности.

И она приносит банку печеночного паштета.

— Мне сесть? — спрашивает она.

— Конечно.

Сидролен молча и меланхолично намазывает на хлеб печеночный паштет.

— Ну так что ж это за штука? — спрашивает Лали, — та, что со снами.

— Психоанализ?

— Вот-вот.

— И психоаналитики?

— Ну-ну.

— Значит, так, — говорит Сидролен, прилежно жуя свой сандвич, — это такие люди, которые толкуют сны. Они копают глубоко и в конце концов докапываются до сути — эти самые люди. Ну а среди нас есть такие, что опасаются их и не хотят, чтобы до их сути кто-нибудь докопался, — вот они-то никогда и не рассказывают свои сны.

— Подумаешь, тоже мне потеря! — говорит Лали.

— Значит, вы решительно против?

— Против чего?

— Против того, чтобы рассказывать сны.

— Я уже вам сказала: на мой взгляд, это невоспитанно и даже как-то неприлично.

— Ладно, я учту.

Сидролен приканчивает паштет, рассеянно поглядывая на другой берег, где какой-то рыболов, привязав лодку к колышку, готовит свою снасть; рядом сидит собака, она тоже смотрит на него.

— Вы рыбу ловите? — спрашивает Лали у Сидролена.

По справедливости ей следовало бы задать этот вопрос человеку с того берега, но тогда ей понадобился бы рупор.

— Нет, — отвечает Сидролен (а не рыболов с того берега, который, ясное дело, не слышал вопроса, а если бы услышал, то, конечно, ответил бы «да»). — Мне рыбная ловля не нравится. Я считаю, это жестокое занятие.

— А главное, глупое: сидеть вот так вот сложа руки…

— Ну-с, что у нас на десерт к этому превосходному обеду?

— Кусочек сыра и остатки варенья.

— Прелестно! — заключает Сидролен.

Рыбак на том берегу закинул удочку в воду; он закуривает сигарету и дымит, отрешенно глядя вдаль. Собака, свернувшись калачиком, спит.

— Ну вот, скоро и сиеста моя начнется, — замечает Сидролен про себя.

Лали приносит завершение превосходного обеда и садится — на сей раз по собственной инициативе.

— Итак, Шехерезада, — говорит Сидролен, усиленно жуя прогоркший сыр и предчувствуя, что варенье наверняка окажется заплесневелым, — вы не хотите порассказать мне какие-нибудь историйки?

— Правдивые или придуманные?

— Бойтесь придуманных историй! Они обнаруживают вашу сокровенную суть. Совсем как сны. Придуманные истории и правдивые сны — это почти одно и то же.

— Правдивые истории так же прекрасно обнаруживают вашу суть, вы не находите?

— Тогда, может, вы расскажете мне историю о ком-нибудь другом?

— С чего это я стану ее рассказывать, если она меня не интересует? А если интересует, то, значит, она как будто про меня.

— Стало быть, ничего не желаете рассказывать?

— Да не знаю я! Какой же вы настырный, ей-богу, — ни капельки не похожи на то, как вас описывал мсье Альбер, — такой, мол, солидный отец семейства, совсем не занудный и не вредный.

— Ага, вот, кстати, о месье Альбере: расскажите мне, где вы с ним познакомились. Но сперва позвольте вам заметить, что варенье, как я и предвидел, заплесневело.

— Вот видите, я права: вы все время ворчите.

— Ну что ж, опять фиаско; да я уже привык.

— Вы еще заплачьте из-за какого-то варенья.

— Ладно-ладно. Ну, так о месье Альбере…

— Вы не хотите чашку кофе?

— Нет, нет! — в ужасе воскликнул Сидролен. — Только не кофе!

— Боитесь, что я сварю вам бурду?

— Нет, но моя сиеста! Кофе помешает мне спать.

— Вы опять собрались спать? Да вы же проспали с утра до обеда!

— Вот я сейчас устроюсь там, в шезлонге, а вы мне расскажете, как познакомились с месье Альбером.

— Чтобы вам легче было делать баиньки?

— Если я закимарю, вы остановитесь и продолжите в следующий раз.