Книга Белый Волк - Александр Мазин

А ближе к полудню нас нагнала лихая санная упряжка с двумя «конкретными пацанами» из хирда Бьёрна Железнобокого. Эти ехали в гости к родичам. Точнее, к папаше одного из них. В санях лежал небольшой кабанчик и полдюжины зайцев. Парни по пути немного поохотились. Исключительно для развлечения, потому что с хавчиком у родни проблем не было.

Один из хирдманов по имени Сван Черный доводился Медвежонку четвероюродным братом. По матери. Считай, близким родственником. Так что мы все сделали остановку, чтобы родичи пообнимались и обменялись комплиментами. Потом имела место церемония представления. Второго бойца звали Хунди Толстый. А меня хирдманы знали и так. Вот оно, бремя славы! Естественно, нам предложили присоединиться к будущему празднику. Мол, поляна накрыта, пиво согрето, девки заждались. Мы отказываться не стали.

Папашу Хунди Толстого звали Тюркир Вшивая Борода. И не надо думать, что это прозвище было оскорбительным. Наоборот, оно было весьма популярным. Многие из здешних считали, что маленькие кровососы приносят удачу в делах. Чего только не придумают люди, чтобы пореже мыться!

Усадьба у него была стандартная. Несколько строений, главным из которых был длинный (метров под двадцать) дом стандартного дизайна и интерьера. То есть — в начале — что-то типа сеней и большая кладовка, потом — земляной пол и свободное пространство, на котором располагался очаг (топили здесь везде по-черному, к сожалению), за ним — столы, а еще дальше, на возвышении, почетное место хозяина недвижимости. Там же — столбы с ликами богов, вырезанные явно любителем, а не профессионалом. Да, вдоль стен, завешанных шкурами и оружием, имелись «спальные» лавки, под которыми наличествовал дощатый настил — характерный признак зажиточного хозяина. Небогатый не стал бы тратить дорогие в изготовлении доски на такую «роскошь», как возможность не слезать с койки на грязный земляной пол.

Доски, впрочем, тоже особой чистотой не отличались.

Медвежонок отправил свою рабыню (таких здесь называли — «тир») помогать женщинам, проследил, чтобы наших коней разместили и обиходили, и только после этого вошел в дом.

Вшивая Борода (пузатый датчанин хорошо за сорок) не выказал особой радости по поводу нашего появления, но и протестовать не стал. Закон гостеприимства не позволил. Позже выяснилось, что Тюркир — один их неудавшихся женихов Рунгерд. Причем лично он был — дважды неудавшимся, поскольку в первый раз его убрал из списка Сваре Медведь, а во второй — сама Рунгерд, под тем предлогом, что Борода схоронил уже двух жен, а она не хочет быть третьей.

Свартхёвди о неудачном сватовстве отлично знал и с ходу начал острить на эту тему. Тюркир мрачно отбрехивался. Я же начал догадываться, что Медвежонок принял предложение погостить не только из желания пожрать и выпить на халяву, но и чуток повеселиться. Покуражиться над ближним своим здесь полагали неплохим развлечением.

Причем иронизировал не только Свартхёвди, но и Черный Лебедь.[25]И даже сынок Вшивой Бороды Хунди Толстый. Набивая брюхо отцовским хавчиком, он неблагодарно похрюкивал на ту тему, что у него жена (которая, кстати, жила здесь же, в доме свекра) здорова и весела, несмотря на третью беременность. А у папаши третья жена всё никак не может залететь.

И эта третья жена (связка ключей на поясе сообщала всем о ее официальном статусе),[26]бабенка лет двадцати с небольшим, довольно симпатичная, тоже присутствовавшая на пиру, никак за честь мужа не вступалась, а напротив, подхихикивала, терлась около пасынка (и о пасынка — тоже) и всячески демонстрировала оному свое расположение. Недобрый взгляд Хундиной законной жены ее не смущал. Равно как и гневный — собственного мужа.

Атмосфера понемногу накалялась. И я, чтобы разрядить ее, поинтересовался у хозяина, что он думает по поводу летнего похода Рагнара.

Свартхёвди, Сван и Хунди дружно заржали, а Тюркир яростно сверкнул глазами и пожелал своему конунгу уплыть и не возвращаться.

Вывод: я ляпнул что-то не в масть.

Так и оказалось.

В молодости Тюркир был хускарлом Сигурда Кольцо, Рагнарова папаши. Но с самим Рагнаром не очень-то дружил. И тот попер его из дружины, едва папаша помер. Обидно, однако!

Раздосадованный хозяин вылез из-за стола и почапал во двор. Видимо, отлить. Но не только.

Через минуту снаружи раздался женский визг, оборвавшийся звуком плюхи.

Я вскочил. Никак не могу привыкнуть к тому, что кто-то бьет женщину.

— Куда ты? — поинтересовался Свартхёвди.

Снаружи донесся еще один вскрик, потише.

— Так это… — Кроме меня, на крики никто не отреагировал. Бьют, значит, так надо. — Отлить! — нашелся я. И выскочил наружу.

Во дворе — никакого криминала. Зато из открытой баньки доносилось ритмичное оханье. Кто-то кого-то имел. Вшивая Борода и имел, надо полагать. Он — хозяин. Я — гость. Следовательно, не мое собачье дело, кого он там пользует.

Окропив ближайший сугроб, я вернулся к столу.

В отсутствие Бороды обстановка заметно потеплела. Мачеха теперь вилась не только вокруг пасынка, но и Свана по могучей спинке похлопывала. Я протянул рог, чтоб мне набулькали пива, плеснул чуток в сторону очага (здесь так принято) и без лишней спешки восполнил убыток жидкости, попутно прислушиваясь к разговору. А разговор шел об интересном: о второй жене Рагнара Лотброка, матери Ивара Бескостого, Бьёрна Железнобокого, а также Сигурда и Хвитсерка, с которыми я не имел счастья познакомиться лично. Звали эту замечательную женщину Аслауг, и была она дочерью Сигурда Убийцы Фафнира[27]и Брюнхильды, дочери Будли…

Я протянул кубок за новой порцией, но тут в помещение, вместе с толикой свежего воздуха, вошел Вшивая Борода. Слегка встрепанный, но довольный. И тоже потребовал пива. Ясное дело, ему поднесли первому.

А потом в дом скромно, как мышка, шмыгнула рабыня Медвежонка. Прошмыгнула — и забилась в уголок. Однако Свартхёвди успел ее заметить и не преминул похвастаться приобретением: продемонстрировать, какой цветочек он отхватил.

«Цветочек» покорно подошел к хозяину. Однако личико прятал под шерстяным платком. С чего бы?

Последнее стало понятно, когда Свартхёвди, желавший, чтобы все увидели, какая у него теперь красотка в собственности, и какие чудесные у нее глазки, оный платок сдернул…

И обнаружил, что от былой красоты его рабыни осталась только половина. Вторая половина пряталась под здоровенным фингалом.

Лицо Свартхёвди окаменело.

Он медленно поднялся с лавки. Я увидел, как вздулись жилы на мускулистой шее Медвежонка, и почуял недоброе. Мой друг молчал. И это молчание напомнило мне…