Книга Долгий полет - Виталий Бернштейн

Белкин подобрал плоский камушек, валявшийся под ногами. Размахнувшись, запустил его, и тот запрыгал по поверхности воды.

– Жили мы в «хрущевском» доме, на последнем, четвертом этаже… В подъезде, к стене возле двери нашей квартиры, железная лесенка прикреплена, а над ней люк на чердак. И вот принимаю решение – уходим через чердак. Первой Норочка лезет, я ее подсаживаю. Как сейчас помню, ножки ее стройненькие снизу так соблазнительно смотрятся, хоть обратно в квартиру веди. Но сдержался. Толкнула она ладошкой люк – слава Богу, не заперт. По чердаку переходим к люку над соседним подъездом, спускаемся туда по железной лесенке, идем вниз, к выходу. Я инструктирую Норочку, выходит она наружу. Теща сразу засекла ее боковым зрением, но глаз от нашего подъезда не отводит. А я заховался, через щелку наблюдаю. Норочка торопливо подходит к теще и спрашивает, где здесь ближайшая аптека. Потеряв на мгновение бдительность, теща поворачивается ко мне затылком, показывает, как к аптеке пройти. Пользуюсь этим, выскальзываю из подъезда, иду себе спокойненько по тротуару вдоль дома – будто только что сошел с автобуса, возвращаюсь из своего спортклуба. Теща окидывает меня долгим, задумчивым взглядом. Объясняет, что пришла забрать порванную курточку Павлика, заштопать собиралась, да вот замок не отпирается. «Ах, мамаша, – отвечаю, – у меня с этим замком тоже морока… Ключ сначала нужно засунуть до упора, потом на себя потянуть, но только самый чуток – и тогда поворачивать… Вот смотрите, мамаша…» Интуиция у нее богатая – так мне до конца и не поверила. А сказать нечего.

– Ну, Ваня, давал ты прикурить, – то ли с восхищением, то ли с осуждением покачал головой Городецкий.

– Теща по сей день в Одессе живет, не захотела эмигрировать. Веришь, я по ней скучать начал. Посылки ей по несколько раз в год отправляем… А если честно, и я, наверное, в эмиграцию не поднялся бы – это Ритулина заслуга. Уж больно тошнотворной была для нее вся советская ложь. «Едем, – говорит, – пока дверь приоткрыли. У моего отца в роду бабушка, вроде бы, еврейкой была – воспользуемся». Как я теперь благодарен Ритуле. И у Павлика совсем другая жизнь будет… Если только тут либеральные идиоты не загубят страну окончательно.

Белкин посмотрел на часы.

– Смотри-ка, время уже обеденное, как говорят здешние аборигены, пора ланч принимать. Ритуля с утра что-то там стряпала. Пошли перекусим?

– Я бы с удовольствием. Но ведь в субботу ученики у нее – не до гостей хозяйке. Да и мне пора котенка кормить. У тебя следующий свободный день – понедельник? Вот как отоспишься – и подтягивайся. Я заранее водочку в холодильнике остужу, что-нибудь приготовлю по-холостяцки, посидим, потреплемся…

Уже возле дома Белкин остановился, повернул к Городецкому посерьезневшее лицо.

– Разболтался я с тобой, Ефимыч. Делишки мои непутевые – они все в прошлом. А вот без Ритули я жизни своей не мыслю. Столько связывает – и в радости, и в горе… Ты и не знаешь, у нас до Павлика еще сыночек был. Пошел с соседскими ребятами купаться… и утонул. В четырнадцать лет. Ума не приложу как – ведь лучше меня плавал. Когда это стряслось, Ритуля сутки в беспамятстве лежала, а я тупо сидел возле нее, уставившись в окно… И вдруг подлетает к окну большая птица. Какой породы – не спрашивай, не знаю; даже какого цвета – не знаю. Но большая, распластанными крыльями полокна закрыла. Бьется эта птица о раму, влететь хочет, а я сижу, как заколдованный, шевельнуться не могу. Через минуту исчезла, будто растаяла. Ни до того, ни после в мое окно птицы не бились. Ни разу в жизни. Вот ты и скажи, могла это быть душа сыночка?.. Ничего-то мы о самом главном и не знаем… Только ты не проговорись – я Ритуле никогда об этом не рассказывал.

Задумавшийся Городецкий поехал на своем «эскорте» домой. Теперь мотор работал мягко, ритмично. Рассказ Вани о птице, как нитку за иголкой, потянул воспоминания. Встал перед глазами тот вечер в замызганной московской больнице, где лежала мама, вроде бы уже оправляясь от инфаркта. Сидя возле кровати, Городецкий с робкой надеждой вглядывался в ее лицо. А мама нарочито бодрым голосом расспрашивала о каких-то мелких домашних делах: не забыл ли заплатить за телефон, не протекает ли опять потолок в ванной. И вдруг посреди этого пустякового разговора лицо мамы стало отрешенным, глаза уставились вдаль, она, прислушиваясь, замолчала. «Что с тобой?» – испуганно спросил Городецкий. Мама вытянула указательный палец с распухшим подагрическим суставом туда, где смыкались потолок и стенка больничной палаты, глухо выдавила: «Зовут…» Волна немыслимого холода обдала сердце Городецкого, он торопливо забормотал: «Ты сыну нужна – пусть не зовут, не время еще…» Через мгновение мамино лицо приняло обычное выражение. Будто и не помня только что сказанного, она продолжила разговор о протекающем потолке. А наутро больничный врач позвонил Городецкому на работу и сообщил, что сорок минут назад мама скончалась. Наверное, прав был Толстой, когда написал, кажется, в дневнике: «Ни в какие предчувствия не верю, а в предчувствие смерти верю». Где она ждет – эта костлявая с косой? За каким поворотом?

Глава шестая

В воскресенье утром, подождав, пока все рассядутся в кабинете, Стивенс вытащил из стола свою синюю папку. Выглядел он озабоченным.

– К сожалению, за вчерашний день следствие продвинулось ненамного. Как вы, конечно, уже слышали, единственная оставшаяся в живых террористка была убита прямо в больничной палате. За двадцать минут до того, как мы приехали. Вот судебно-медицинское заключение: смерть наступила в результате отравления цианистым калием. Составлен словесный портрет посетительницы, которая принесла яд в больницу. Удалось установить также имя отравленной – Салли Донован. В Челси живет ее муж, по-видимому, не причастный к террористическому акту; они расстались полтора года назад. В его квартире сейчас Милтон и Пол – охраняют свидетеля. Неровен час, и того убрать могут… Сразу после нашего совещания еду туда для допроса; некоторых свидетелей лучше допрашивать в их привычной обстановке, они тогда не так скованы… А как твои дела, Арчи? Что удалось выяснить о тех девяти погибших, у которых кольца с монограммой «ХС»?

– Ну, значит, мы с ребятами собрали вчера кое-какую информацию. Все девять – принадлежали к одной религиозной общине под названием «Храм Сириуса». Отсюда такая монограмма, а восьмиконечная звездочка сбоку как раз изображает этот Сириус. Вчера удалось разыскать и допросить нескольких прихожан из «Храма». Те считают себя христианами, но не признают над собой авторитета ни одной из основных христианских конфессий: католической, протестантской или православной.

Арчи достал из кармана блокнот со своими заметками.

– Главная их идея – близок конец света, когда, как написано в Апокалипсисе, «люди будут искать смерти, но не найдут ее, пожелают умереть, но смерть убежит от них». Поэтому – считают последователи Храма – надо уйти из жизни до того. В этом случае их души спасутся на звезде Сириус. Следует только подождать особого знака на небесах, о котором возвестит их пастырь, пророк Джошуа. Ожидание это длится уже четыре с половиной года. Сектанты, а среди них много состоятельных людей, пожертвовали Храму большие деньги, ведь эти деньги на Сириус все равно с собой не возьмешь. «Храм Сириуса», официально зарегистрированный властями штата как религиозная организация, арендует полуподвальное помещение в одном из зданий неподалеку от станции сабвея «Парк стрит». По утрам сектанты съезжаются сюда для молитвенных собраний. Гибель в минувшую пятницу девяти собратьев была воспринята теми, кого я допрашивал, как происки дьявола. Они считают, что души погибших не сумеют в одиночку добраться до Сириуса – это возможно только после того, как пророк Джошуа узрит знак на небесах. Всем допрашиваемым я предъявлял фотографию кольца с монограммой «АТ» – они мялись, твердили, что ничего не знают, что, мол, лучше спросить пророка.