Книга Гипноз. Скрытые глубины. История открытия и применения - Робин Уотерфилд

Вернувшись в Париж в конце 1782 года, Бергассе, Корнман и Месмер привели свои планы в действие: сто последователей Месмера внесли по сто луидоров, и еще часть денег поступила от провинциальных обществ месмеристов, где взнос составлял пятьдесят луидоров. Свою Парижскую академию они назвали на масонский лад Ложей Гармонии (позднее — Общество Универсальной Гармонии). Месмер именовался Основателем и Вечным президентом. Члены академии давали присягу, в которой клялись не разглашать инструкции Месмера (получаемые не только во время лекций в аудиториях, но и при чтении его работ) и самостоятельно не практиковать животный магнетизм. Ввести последний пункт Месмера побудила, скорее всего, обида на д’Эслона, иные здравые причины трудно себе представить, и, более того, этот пункт шел вразрез с первоначальным планом Бергассе и Корнмана, которые затевали академию как раз для подготовки будущих целителей. Разрываемое на части этим противоречием и разногласиями между Месмером и Бергассе, Парижское общество просуществовало со дня своего основания в марте 1783 года не более двух лет. Помимо наблюдений за процессом лечения и изучения методов и теории действия животного магнетизма на нервную систему, студенты также обсуждали метафизические, космологические и политические аспекты магнетизма. Все это впоследствии нашло свое отражение в работе Бергассе «Теория мира и живых организмов согласно принципам Месмера». Книга была частично зашифрована: сотня ключевых терминов получила символические обозначения, чтобы исключить непосвященных читателей. Таким образом, Бергассе оберегал тайну ревностнее, чем сам мастер.

Среди учредителей Парижского общества есть весьма примечательные личности. Для нас особенно важно, что все три брата де Пюисегюр, с которыми мы подробнее познакомимся в следующей главе, обладали членством Ложи Гармонии наряду с известными представителями французской аристократии — герцогом де Лозен, герцогом де Коиньи, бароном Талейраном и маркизом де Жакур. Весьма забавно, что, несмотря на враждебное отношение Бенджамина Франклина к месмеризму, его внук Вильям Темпл Франклин стал одним из первых членов академии Месмера. Блистательный маркиз де Лафайетт (Marquis de Lafayette, 1757–1834) также вступил в общество. Он лишь недавно прославился тем, что отправился на корабле через Атлантику для помощи американцам в войне за независимость и нанес англичанам сокрушительное поражение в битве близ Баррен Хилл. Месмер приветствовал энтузиазм своего ученика как в отношении животного магнетизма, так и применительно к молодой заокеанской республике, ибо считал Лафайетта подходящим для роли распространителя новых методов лечения в Америке. Лафайетт действительно беседовал в частном порядке с Джорджем Вашингтоном о животном магнетизме, но дальше одной или двух публичных лекций дело не пошло. Однако Томас Джефферсон, бывший тогда американским представителем в Версале, встревожился настолько, что отправил на родину несколько антимесмеристских брошюр и копии негативных отчетов двух комиссий 1784 года.

1784 год — кризис месмеризма

К этому времени Месмер, по-видимому, вовсе отказался от желания официального признания или же просто ждал своего часа. Однако д’Эслон, жаждущий получить дополнительную рекламу своей клиники, добился успеха там, где потерпел неудачу Месмер. В результате его запросов 12 марта 1784 года Людовик XVI назначил комиссию от медицинского факультета, к которой присоединились также и некоторые члены Академии наук. В их задачу входило исследование животного магнетизма, а в качестве объекта исследования они выбрали клинику д’Эслона — не Месмера. Месмер протестовал, но ничего не добился, поскольку они собирались изучать сам животный магнетизм, а не личности врачей. В конечном итоге тот факт, что комиссия пришла к д’Эслону, а не к Месмеру, оказался на руку последнему. После отчета комиссии практиковать животный магнетизм было запрещено, но юридически это не могло относиться к Месмеру, поскольку не его работа проверялась. Он же постоянно убеждал всех, что обладает большей магнетической силой по сравнению с остальными людьми и поэтому лечит лучше.

Председателем комиссии был избран семидесятивосьмилетний Бенджамин Франклин: он являлся одним из дипломатических представителей недавно признанной страны, Соединенных Штатов Америки, во Франции. Вследствие преклонного возраста он исполнял скорее почетную, чем активную роль, однако некоторые заседания комиссии проходили у него дома в Пасси. Заместитель председателя, астроном и государственный деятель Жан-Сильвэн Байи, впоследствии исполнял обязанности мэра Парижа, пока не погиб на гильотине. Также в комиссию вошел знаменитый химик Ангуан-Лорен Лавуазье; среди его наиболее известных достижений — выделение кислорода из воздуха, установление принципов расчета атомных весов химических элементов и классификации химических соединений. В первые годы Французской революции он работал сборщиком налогов в Париже, но попал на гильотину по сфабрикованному обвинению о якобы имевшем место специальном затоплении запасов табака. Имена остальных членов комиссии (всего их было девять) не дошли до наших дней, упоминания заслуживает только Жозеф-Игнас Гийотен, избежавший обезглавливания собственноручно изобретенным механизмом исключительно благодаря смерти Робеспьера.

Франклин и его коллеги по комиссии являлись членами Парижской масонской ложи «Девять сестер» («Neuf Soeurs»). Членство в ней одновременно означало принадлежность к мистической ложе «Любовь к истине» («Philalethes»), гроссмейстер которой, Савалет Деланж, созвал международную конференцию по оккультному применению месмеризма в том же самом месяце, когда комиссия собралась. Из провинции уже поступали сообщения о способности магнетизированных людей к ясновидению. Так было подготовлено поле битвы между эмпиризмом и совокупным знанием, с одной стороны, и заявлениями о том, что при помощи месмеризма человек становится восприимчивее к гораздо более всеобъемлющим познаниям — с другой.

То, как комиссия обошлась с месмеризмом, производит впечатление работы мясника. Разумеется, в отчете можно обнаружить просчеты. В нем показано, что никакого магнетического флюида не существует, но проигнорирован вопрос о том, как же Месмеру и д’Эслону удалось вылечить столь многих людей. Члены комиссии не захотели беспокоить именитых клиентов д’Эслона — «Избранных пациентов нельзя напрямую расспрашивать о болезни, не рискуя оскорбить их» — и потому эксперименты ставили на себе, однако все они были здоровы и не почувствовали никакого эффекта. Но это ничего не доказывает, ибо, выражаясь языком Месмера, их флюид и так уже находился в равновесии. Члены комиссии пытались также самостоятельно магнетизировать других людей, но поскольку являлись скептиками, то не обладали целительной силой внушения, поэтому не удивительно, что у них ничего не вышло. Они предположили, что излечение происходит спонтанно, и решили, что конвульсии вредны и, более того, могут войти в привычку больного. Это заявление тут же нашло отражение в литературе того времени, например, в комедии 1784 года «Бакет здоровья» — одна героиня спрашивает другую, стало ли ей лучше, и та отвечает: «Много лучше, мадам. Раньше у меня никогда не бывало больше одного кризиса в неделю, теперь они наступают по два раза в день».

Трудно не упрекнуть комиссию в близорукости. Им были доступны сотни свидетельств об излечениях. И изучить эти свидетельства было бы стоящим и благородным делом. Как позднее жаловался маркиз де Пюисегюр, комиссия полагала, что факты ничего не доказывают. Ну да, они посчитали животный магнетизм бессмыслицей, но ведь нечто помогало людям выздороветь, и как ученым им следовало разобраться, в чем же дело, как минимум, они могли бы принять во внимание силу внушения. Проблема, по большому счету, заключалась в том, что они считали себя учеными, которым поручено исследовать существование гипотетической субстанции, а не врачами, проверяющими эффективность нового метода лечения. Применительно к ситуации замечательно подходит следующее выражение: «Наука — это продукт любознательности, но опытный ученый нередко оказывается наименее любознательным из смертных, ибо задает себе слишком строгие условия».