Книга Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук - Жинетт Парис

Полезные раны

Академическая среда – настоящее минное поле. Моя учеба у брата в качестве его интеллектуальной подопечной была одновременно и болезненной, и полезной. Вот вам очередной пример парадоксальности психической реальности. Постоянные нападки Клода на отсутствие у меня интеллектуальной дисциплины стали лучшей подготовкой, какую я могла получить, чтобы позже выживать в вакууме академического окружения. Следуя «табели о рангах», навязанной вышестоящими нижестоящим, моя среда отвергала глубинную психологию в той же манере, что и мой брат, который не признавал моих интеллектуальных методов. В итоге я применяла ту же тактику выживания и упрямо продолжала читать Юнга, ведь там было столько вкусных сардин! Мне было хорошо в компании миллионов образованных читателей.

Я столкнулась с критикой со стороны брата в том юном и уязвимом возрасте, когда я страшно боялась, что быть «всего лишь девчонкой» означает, что мне не хватает ума для серьезных размышлений. Со времен Аристотеля женщин подозревали в том, что они ближе к животным, чем к рациональным философам – гражданам платоновского идеального города. Я вспоминаю острое переживание чувства неполноценности, когда в пятнадцать лет я попросила Клода поделиться своими впечатлениями о моей работе под названием «Символы ночи». Он порекомендовал мне сменить заголовок на «Никтоморфная иконография», это означало то же самое, но выглядело более наукообразно. Я отказалась, сочтя этот заголовок претенциозным для такой, как я (в конце концов, я же всего-навсего девчонка). Тогда он предсказал мне трудности в жизни: «Тебя никогда не будут уважать как интеллектуала, если ты не будешь играть в академические игры». Этот прогноз вызвал у меня панику, потому что больше всего в мире я хотела стать интеллектуалом, что означало для меня уметь мыслить самостоятельно. За этим стоял целый мир, в котором звучал тройственный девиз Французской революции: свобода, равенство, братство. Я вовсе не хотела уничтожить свою анималистическую часть, на которую очень любил указывать Клод. Но у меня была любовь к идеям, иногда присущая даже юной девушке, ум которой подвергается влиянию гормонов. У юных в избытке одно – инстинкт. Я инстинктивно не хотела лишиться человеческой способности к мышлению. Тем не менее, когда Клод заявил, что стать интеллектуалом означает играть в какую-то «игру», я потеряла свою уверенность и засомневалась, что я смогу принадлежать к этой группе. Я отказалась уступить или изменить заголовок своей статьи, демонстрируя, по его словам, комплекс осла, потому что обычно ослы не уступают, даже если их бьют смертным боем. Не слишком это было похоже на повышение – от кошки до осла, но все-таки осел был способен брыкаться.

Через пять лет комплекс осла обострился. Это был период самого сильного влияния Клода на меня. Мне исполнилось двадцать, и Клод объявил, что для меня настало время прочитать Канта. Чтобы подготовиться, я нашла книгу с перепиской Канта, полагая, что для начала это будет несложно. К концу недели я чувствовала себя такой же побитой, как и в пятнадцать лет. Я переписала в свой дневник абзац из кантовской философской переписки:

В моих рассуждениях все приходит к следующему: поскольку в эмпирической концепции составного этот состав не приписывается посредством простой интуиции и прямого постижения, но может быть представлен только через активное связывание множественности в интуиции и, конечно, в сознании в целом (которое не является эмпирическим), то это связывание и его функция должны подчиняться априорным правилам ума, которые формируют чистую мысль об объекте (C II; 376).

Три мои подружки в интернате были правы: надо рассчитывать на свою внешность, а не на мозги. Увидевшись через несколько дней с Клодом, я показала ему отрывок из Канта и заявила, что никогда и ни за что не смогу стать интеллектуалом и что в свои двадцать лет я, наконец, образумилась и расстаюсь с амбициями в этой области. После этого у нас состоялся решающий разговор:

Клод: Что тебя обескуражило?

Жинетт: Кант слишком запутанный.

Клод: Нет, не согласен! Кант трудный, но не запутанный.

Вот Гегель запутанный, а Кант – нет.

Жинетт: Трудный или запутанный, какая разница?

Клод: Доказательством ясности мысли Канта служит тот факт, что его комментаторы могут прийти к согласию по поводу того, что он имел в виду. Это невозможно, когда мысль запутанна. Единственное препятствие здесь – это твоя лень.

Жинетт: Нет, не согласна! То, что меня обескураживает, – это не трудность. Я люблю сложные игры. Что действительно меня достает, так это факт, что Кант так пишет в письме! Ты представляешь? Такой тяжелый стиль мышления – в письме! В письме, а не в лекции! Кант излагал свои мысли ученику3. Когда я пишу письма, я рассказываю о погоде, своих бойфрендах, новой прическе, школьных историях, пересказываю всякие сплетни, может быть, неприличные шутки. В конце я всех крепко обнимаю и целую и люблю, люблю, люблю. Мой эпистолярный стиль показывает, что я точно не интеллектуал.

Клод слушал внимательно. В тот момент в нем разворачивалась Персона, которую я называла Царем Соломоном, потому что Клод находился под впечатлением легендарной мудрости и невероятной щедрости Соломона и видел в нем прекрасный пример мудрого философа. Персона Клода пребывала в незавершенном состоянии, на стадии разработки, как сегодня пишут о вебсайтах, но его пробуждающаяся мудрость оказала определяющее влияние на мою дальнейшую жизнь:

Клод: У тебя письма, как у всех девчонок! В них всякая всячина. Девчонки такие! Оборочки, поцелуйчики, хи-хи – ха-ха. Это так. Ну и что. Мудрость начинается с принятия того, кто ты, что ты и как ты. Ты девушка, и вот тебе домашнее задание для девушки. С сегодняшнего дня ты начнешь читать все у Симоны де Бовуар и поймешь раз и навсегда, что можно быть девушкой и думать о нарядах, кошках, фильмах о любви, отправлять письма с объятиями и поцелуями, но при этом иметь ум и уметь МЫСЛИТЬ! То, что ты девушка, никогда не должно быть препятствием для тебя. Не пытайся этим оправдаться передо мной.

Меня восхищало то, как Клод с помощью философии анализировал психологические проблемы (особенно мои), и благодаря этому я не отказалась от своих интеллектуальных целей. Чтобы быть уверенным, что я не отступлю, Клод продолжал использовать весь богатый репертуар моих страхов, но это хорошо срабатывало. Зная, как я люблю наши интеллектуальные игры и как страстно мечтаю добраться до его книг, он обычно воздерживался от бесед, пока я не выполню домашнее задание. Мы действовали по неосознанной договоренности, возникшей еще в раннем детстве.

Ребенком Клод страдал от аллергии на кошек, собак, хомяков и разные растения. На меня, его младшую сестру, у него не было аллергии. Я стала его домашним любимцем, которого он обучал интеллектуальным трюкам. Мне приходилось играть по его правилам. Мне надо было выглядеть умной, задавать правильные вопросы, позволять ему развивать свои мысли. Все эти установки позднее очень пригодились мне, женщине, в борьбе за выживание в академической среде. Он упражнялся в своей будущей роли преподавателя философии, а я, говорящий хомячок, училась сдавать экзамены. Мы оба стали профессорами. Его влияние на формирование моей личности, бесспорно, было не меньше родительского.