Книга Терпеливый снайпер - Артуро Перес-Реверте

Он оказался высок ростом и очень худ. Снимали его средним планом – от пояса и выше, и капюшон на затененном лице придавал ему внушительное сходство со средневековым монахом, инквизитором или каким-то таинственным воином; порой, когда он жестикулировал, в кадр попадали тонкие руки с длинными пальцами – ни перстней на них, ни часов на запястье я не заметила. Голос был приятный – с легкой мужественной хрипотцой. По-итальянски он изъяснялся очень правильно, почти не хуже меня, а говорил о только что расписанной им стене, на которой в это самое время другие райтеры – эти самые горбунчики, как я поняла, – повернувшись спиной к объективу, завершали работу. Выступление продолжалось полминуты и не содержало ничего нового или оригинального – солидарность с народом Неаполя… граффити как средство выражения не признает ни властей, ни иерархий… уличное искусство разоблачает высокомерную ложь коррумпированных институций… и тому прочее. Интересны были тон и манера речи. Та холодная уверенность, с которой он называл причины, сделавшие, по его мнению, эту забастовку в Неаполе символом распада глупого мира, самоубийственно убежденного в собственной значимости. Стоя на фоне граффити, изображавшего колосса с черепом вместо головы и мешками для мусора вместо ног, он говорил, что горы отбросов – вот единственно возможное сейчас искусство: это – акция, которую город, импровизированный музей на свежем, то есть тошнотворно смрадном, воздухе предлагает миру как символ и как предупреждение.

Вернувшись к началу репортажа, я не обнаружила титров, представляющих Снайпера: то ли журналисты сами не знали, кто это, то ли формальная анонимность, иронически сопоставленная с анонимностью тэга, была условием съемки. А может быть, Снайпер со свойственным художнику апломбом считал, что граффити за спиной достаточно, чтобы понять, кому оно обязано появлением на свет. Да так оно и было. Авторство этой композиции (по словам Нико Паломбо, муниципальные власти без церемоний уничтожили ее уже на следующий день) даже безо всякой подписи и без перечеркнутого крестом кружка сомнений не вызывало. Я остановила ролик и довольно долго всматривалась в темный против света, неподвижный силуэт Снайпера, в эту тень с неразличимо-смутным лицом под капюшоном. Тебе бы спектакли в театре ставить, подумала я. Вот ведь гад. Ни один дока-маркетолог лучше бы не сделал. Не забыть бы сказать тебе это при встрече.

Паломбо позвонил мне в шесть вечера, и уже через час я была готова к встрече. За окном и маленьким балконом моего номера медленно наливалось красным небо над бухтой. Я вышла на балкон, чтобы понять, тепло ли. Температура была так же приятна, как открывающаяся передо мной панорама. Вдали, над заливом слева, возвышался подернутый дымкой темный конус вулкана, а у меня под ногами, четырьмя этажами ниже, струился по Лунгомаре шумный поток машин. Я уже собиралась вернуться в номер, но тут у перил моста, соединявшего материк с замком, увидела знакомую фигуру.

Шагнула назад, взяла из сумки маленькую камеру, поставила максимальное увеличение и, пользуясь ею как биноклем, стала рассматривать рыжеватого толстяка. На балконе я пробыла всего несколько секунд, а теперь была надежно скрыта оконной рамой, и заметить меня он не мог. На нем была та же замшевая бежевая куртка, что и днем, и он читал книгу, время от времени поднимая глаза на двери отеля или на верхние этажи. Культурный какой топтун. Что лучше чтения способно скрасить долгое ожидание, к которому он, судя по всему, привык. Несомненно, это была обычная, рутинная часть его работы. Может быть, он и книгой запасся сегодня утром, когда шел за мной между лотков на Порт’Альба, где продавалась литература на любой вкус: хочешь – полицейские романы, хочешь – философские трактаты. Интересно, кто он такой. Агент Бискарруэса, частный детектив или наемный убийца? Последнему, конечно, больше пристала не книга, а нож, который блеснул у него в руке в тот день, когда они с напарницей в норковой шубе приняли за Снайпера другого человека. Так или иначе, заключила я, благодушный облик этого толстяка, любящего дорогую одежду для охоты и загорода, да еще с книжкой в руке, вступал в вопиющее противоречие с родом его деятельности. Вспомнив про его спутницу, я пошарила взглядом вокруг, отыскивая ее, но не нашла. Быстро стасовала колоду возможностей: парочку связывали профессиональные обязанности… сердечная склонность… или же они оказались рядом совершенно случайно. Не угадаешь. И я упрекнула себя, что тогда в Риме, в ресторане, во время первой перемены блюд, когда разговор с Бискарруэсом носил еще более или менее корректный характер, не выяснила, что это за птицы.

Я отложила фотокамеру, сунула в сумку перцовый баллончик, взяла с ночного столика телефон. Любезный и предупредительный портье подтвердил, что имеется служебный выход, выводящий на улицу на задах отеля. Потом я достала визитку, которую дал мне таксист два дня назад, – Онорато Оньибене, услуги такси – и номер телефона. Набрала, и после третьего гудка в трубке, перекрывая уличный шум, мужской голос произнес: «Пронто»[42], – а через двадцать минут «граф» и его экипаж были в полном моем распоряжении и ожидали у черного хода.

Вечером в субботу – а был как раз субботний вечер – Неаполь являет собой чарующее зрелище. В испанском квартале, где спрессованы тридцать веков истории, всеобъемлющая бедность и жгучее жизнелюбие переполняют паутину узких улочек, кривых переулков, разваливающихся церквей, статуй святых, сохнущего на веревках белья и стен, пораженных проказой времени. В этом пестром и опасном месте, куда отважится зайти не всякий чужак, особенно сильно дает о себе знать средиземноморская суть этого города. А накануне выходных, когда настает время закрывать здешние лавочки, весь квартал превращается в хаос мироздания: машины, гудящие клаксонами, ревущие моторами и музыкой из открытых окон, и мотоциклы, опасно облепленные целыми семействами, на полной скорости лавируют в горластом, добродушном людском скопище, кипящем здесь с бесстыдством, исполненным жизненной силы и столь свойственным плодовитым, не поддающимся разрушению вечным народам.

Нико Паломбо ждал меня на углу площади Монтекальварио и улочки на крутом откосе – у подножия «граф» Онорато и остановил машину.

– Вам туда, наверх, – сказал он. – И приглядывайте за сумочкой.

Я поблагодарила за совет, а когда вышла из такси, чудом разминулась – или это он со мной? – с пронесшимся мимо мотоциклом, которым управлял мальчик лет десяти-двенадцати, везший за спиной толстую молодуху, всю в черном, в свою очередь, державшую на каждом колене по еще одному пассажиру-малолетке. Сестра, наверно, предположила я. Или мать. И засмотрелась вслед мотоциклу, который удалялся, выписывая кренделя, чтобы не задеть прохожих.

– Подождете? – спросила я таксиста, когда он, включив радио на полную громкость, вылез из машины и с вальяжной томностью облокотился на багажник.

– Разумеется. Не беспокойтесь, синьора.

Я крепче прижала к себе сумку, перешагнула через ошметки овощей, которые владелец зеленной лавки выметал подальше от порога, и стала подниматься по ступеням навстречу Паломбо. Того сопровождал черноволосый парень, тощий и прыщеватый – руки в карманах мотоциклетной куртки с погончиками.