Книга Синий гусь - Галина Шергова

Мы хорошо сидели. Замечательно жилось.

— Так, тихо, — Валера, трамбуя ладонями воздух, запел:

Tpa-ля-ля, тра-ля-ля!

Ха! Ха!

Три-четыре — бенц!

Все! Ура! Вперед! Эх!

Состоялось!

Валера подмигнул Кате, поманил ее пальцем, трагически пришептывая:

Гуси-лебеди, домой!

Серый волк под горой!

Катя лукаво свела ресницы, ткнула вилкой в кусок жареной колбасы, встала, прижав вилку, как короткий винтовочный обрез, к плечу:

«Гуси-гуси!» — «Га-га-га!» —

«Есть хотите?» —

«Да, да, да», —

завопил Валерка.

— «Так идите!» — предложила Катя.

— «Нам нельзя!» — Валера, раскинув руки, перегнулся к Кате длинным торсом:

— «Нам нельзя!»

Я подхватил их игру:

Приплыли к Марусеньке

Серые гуси, —

и отнес ей обеими руками, пододвигая к себе тарелку с винегретом:

— Ну, кто еще что знает про гусей?

Валера запел с ходу:

Были у бабуси

Два веселых гуся:

Один — красный,

Другой — синий,

Два веселых гуся!

И все подхватили с хохотом: «Один — красный, другой синий, два веселых гуся!» Я увлек всех от стола; впятером — Валерин друг как сел в угол, так и торчал там, безучастный ко всему, — впятером мы водили по комнате затейливый хоровод, я вышагивал первым, вкрадчиво ступая на носках: «Мы длинной вереницей идем за Синей птицей!»

— В веренице, в веренице — два веселых гуся! — притопывал Валера. Он, видимо, не знал мхатовского спектакля, он не знал, как шли они длинной вереницей, вкрадчиво ступая на носках — Хлеб, Молоко, Собака, Кот, Тильтиль, Метиль и мое детство, поспешавшее за нами, но настигшее вереницу только полвека спустя в Вялках в доме Матильды Ивановны Курихиной.

И Петр Семенович Курихин, как и сын его, не видевший пьесы Метерлинка, хотя, возможно, гонявший Синюю птицу счастья в стае деревенских сизарей над вросшим по пояс в землю непогожим домишкой своих Бабушки и Дедушки, — Петр Семенович точно присоединился к нашему хороводу, оставив на стене без присмотра иностранную делегацию.

Петр Семенович стоял в дверях, робко улыбаясь своими синими, не отбеленными временем глазами. За ним возвышалась громада тела Степана Степановича Степанова. Мы и не заметили, когда они пришли, увидели их все сразу. Хоровод застопорил.

— Салют родоначальнику династии! — Валера вскинул руки и дважды притопнул ногой.

Петр Семенович не ответил, не перевел взгляда, так же робко, будто не внемля ничему, улыбаясь. Потом нетвердо подступив к столу, Курихин нащупал налитую ему рюмку:

— Ради чести вашего удовольствия!

— Петечка, ты бы переоделся, — Матильда Ивановна суетливо обшарила мужа глазами, и мы тоже увидели, что брюки Петра Семеновича разорваны от правого кармана вниз по брючине и обляпаны грязью. Но он не слышал призывов Матильды Ивановны.

— Ради чести вашего удовольствия, — повторил Курихин, быстро выпил, потянулся к бутылке и, расплескивая, налил себе снова.

Тут вмешался Степанов:

— Верно, Семеныч, ты бы пошел отдохнул, штаны сменил. Что Москва-то про тебя скажет?

— Еще рюмашечку — на ход ноги, — не глядя на Степанова, сказал Петр Семенович.

И тут невозмутимый обычно Степанов рявкнул:

— «На ход ноги!»… Хватит ваших ходов! В заводе надоело. Это у них, вишь, присказка такая, — он пояснил мне. — Надерутся на производстве, а последнюю — «на ход ноги», — чтобы духу хватило до проходной дойти, а там хоть в грязь вались. — Он боднул головой на грязные курихинские брюки: — Ты уже свой ход израсходовал, вон, видать, отдохнул малость в обочине.

Курихин, однако, не ушел, только покорно сел на краешек стула. Матильда Ивановна начала спеша накладывать ему еду на тарелку: «Поешь, Петя, поешь, голубчик!» И Валера поддакнул: «Поешь, старик, в вашем деле закуска — главный компонент!»

Петр Семенович на стене, оторвавшись от беседы с молодежью, с интересом наблюдал, как Курихин покорно ковыряет вилкой в винегрете, точно не решаясь отправить в рот насаженный с трудом свекольный кубик.

Я посмотрел на Катю. Поймав взгляд, она решительно подошла к Валере и положила руку ему на плечо, как бы объявляя всем свою верность этому парню, которого она не бросает в малоприятной ситуации.

— И когда успел? — сказал мне Димка. — На съемках все вроде о’кей было — позировал, изображал беседу и прочее. — И, не стесняясь присутствующих, заключил громко: — Алкоголики — страшное дело, сто капель примет — и готов.

— Я прошу вас, Дмитрий Алексеевич! — вспыхнула Матильда Ивановна. — Он болен, это — болезнь, к больным так нельзя. Кушай, Петечка, кушай, дружок. Ты же голодный с утра.

Вдруг из угла, где сидел безмолвный Валерин приятель, раздалось:

— А вы бы сейчас героя с сыном, Дмитрий Алексеевич, засняли! Была бы правда жизни.

— Замолкни! — цыкнул на него Валера.

— А что у тебя за картина? — спросил я Димку.

Тот охотно дал пояснения:

— Как бы продолжение вашей «Жар-птицы», Артем Николаевич, я даже кадры оттуда беру как воспоминания. И прочую хронику про Петра Семеновича, конечно. Вот вырос сын героя, тоже художник, поступил в художественный вуз, продолжит дело отца на новом этапе.

— И продолжит, — с вызовом сказал Валера. — Отец, твое здоровье!

Они чокнулись.

А парень в углу не унимался:

— Продолжи, кореш дорогой, продолжи. Изложи зрителям, как тебя в институт по одной фамилии впихнули, как господин кинорежиссер к ректору бегал, будущий фильм организовывал, — парень вдруг обиделся. — А у меня, скажем, баллов больше было, но я кто? Рядовой сын рядового мастера по обжигу. А тут — Курихин! Его и за границу, и стипендию повышенную сразу незаконную. Прошу!

— Это правда? — сняв руку с Валериного плеча, спросила Катя.

— Боже мой, Федя! — вступилась Матильда Ивановна. — Валерик сдавал, он неплохо сдавал, и они сами говорили, что он способный. И заслуги Петра Семеновича… Разве он мало сделал для общества, чтобы ему не ответили благодарностью…

Матильда Ивановна взяла с буфета переложенный туда вишневый альбом и прижала его к груди: этот бархатный щит прошлого как бы должен был заслонять всю ее семью от несправедливых наветов.

И Петр Семенович на стене тверже оперся обеими руками о края трибуны.

— Это правда? — настоятельно повторила Катя.

— Правда, доченька, правда, — откликнулся благодушно Петр Семенович, — все правдочка, чистенькая. Валерку по блатику взяли, и в Финляндию его за фамильичку… Зачем, сыночек, тебя в Финляндию-то слали?..