Книга Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй

Теперь русские стали заигрывать с немцами, демонстрируя уважение к людям искусства, в то время как в глазах западных союзников те продолжали оставаться пособниками нацистов. Так как Макс был известным фотографом, у него, пожалуй, был шанс получить свободу.

Ту незнакомку с холодным взглядом Игорь Николаевич Кунин спасти не смог. Слишком поздно они вошли в Аушвиц-Биркенау, но он мог попытаться спасти Макса фон Пассау. Это был вопрос чести. Воинской чести, которая для него была превыше всего еще тогда, когда он был совсем молодым офицером императорской гвардии и его страна еще не погрузилась в сумерки. Когда необходимо было сохранить честь, вопрос «какой ценой» отпадал сам собой. Сейчас ценой был страх. Этот постоянно мешающий страх. Страх быть расстрелянным за сотрудничество с врагом. «Чего я боюсь, в конце-то концов? — в который раз спрашивал себя Кунин. — Что меня снова отправят в лагерь? Расстреляют? Да какая теперь разница? Я сделал свой выбор». Тогда такие, как Ксения, предпочли эмиграцию, а он остался, избрав своим крестом жизнь в коммунистической России. Судьба уготовила ему другой путь, единственными светлыми моментами которого навсегда останутся его жена, дочь и сын.

За Максом пришли после полудня. Когда он поднимался с тюфяка, голова у него закружилась, и потребовалось несколько минут, чтобы он смог поставить на пол сначала одну ногу, потому другую. Единственной пищей, которую давали заключенным, была баланда — кипяченая вода, в которой плавали несколько крошечных кусочков картофеля и щепоть крупы. «Они нас кормят так, чтобы мы только не умерли с голоду», — как-то заметил его сосед, явно сожалея, что ему никак не удается умереть и положить конец мучениям.

Хмурое небо пахло снегом. Сопровождаемый конвоиром, Макс пересек давно знакомый лагерный плац, считая происходящее жестокой иронией судьбы. Падение нацистского режима не отразилось на укладе лагеря Заксенхаузен. Все тот же особенно ледяной ветер, все те же постоянные переклички, все те же унижения. Кошмар продолжался, но он был уже с русским акцентом. Каждый день рыли общие могилы. Разве только газовых камер не было. Но люди продолжали умирать. По-другому, но продолжали! Разве может быть судьба такой жестокой? Сколько мужчин и женщин, покинув нацистский ад, тут же оказались в аду коммунистическом! «Грязный век», — сказал бы про творившееся вокруг лучший друг Макса Фердинанд, если бы не был казнен нацистами по приговору трибунала.

Макса арестовали прямо на улице, неподалеку от Рейхстага, когда он вышел в поисках лекарств для Мариетты. Ей был необходим «пиримал» и «сальварсан». Тариф был сто марок или два фунта кофе за одну ампулу или упаковку таблеток. Состояние Мариетты не улучшалось, Макс беспокоился, поэтому потерял бдительность и был задержан русскими, которые и сами зачастую занимались бартером. Завоевав германскую столицу и открыв для себя мир капитализма, русские солдаты после четырех лет безденежья легко тратили выдаваемые им теперь оккупационные марки. Английские патрули часто заставали своих восточных союзников за подобным занятием.

Советским властям Макс не понравился. Аристократ. Журналист и фотограф. Этого хватало, чтобы его сочли потенциальным преступником.

«Что меня ждет завтра?» — грустно думал он. Некоторые из его товарищей по несчастью исчезли на следующий день. Скорее всего, были отправлены в Россию. Хватит ли у него сил выжить? В первый раз он почувствовал, как гаснет пламя надежды, которое он пронес в своем сердце через все испытания. В первый раз образ Ксении померк, черты ее лица стали стираться из памяти.

Дойдя до середины плаца, он споткнулся и упал, растянувшись во весь рост. Конвоир не сделал ни единой попытки поддержать его. Земля была твердой и безразличной к упавшему на нее телу. Она пахла сыростью и несчастьем. Закрыв глаза, Макс почувствовал, как по виску течет кровь. «Этого будет достаточно», — подумал он, и мысль о скором конце стала такой ясной, такой единственно возможной! Его время пришло. Он не испытал никакого огорчения, скорее восторг и что-то вроде уважения к своему близкому смертному часу. Никто не мог упрекнуть его в том, что он не сделал все, что было в его силах, но наступает день, когда все равно необходимо сложить оружие. Значит, он останется здесь, в земле Заксенхаузена, потому что у него нет больше сил и надежды, потому что он такой же слабый человек, как и все остальные.

К его удивлению, две сильные руки подхватили его под мышки и подняли на ноги. С чего бы это? Еще его удивила особенная сила, которая чувствовалась в этих руках. Впрочем, учитывая вес Макса, поднять и удерживать его в горизонтальном положении было нетрудно. Голова закружилась. Будь у него в желудке хоть крошка пищи, его бы наверняка стошнило. Ничего не понимая, он смотрел на строгое лицо советского офицера в фуражке с золотой кокардой, во взгляде которого ясно читалось участие.

— Господин фон Пассау?

Неужели он бредит? С каких пор к нему обращаются по имени, а не по номеру? Или перед тем, как расстрелять или депортировать в Советский Союз человека, ему ненадолго дается право побыть самим собой? Макс захотел ответить, но в горле было сухо, и он не смог произнести ни слова.

— Я приехал сюда, чтобы отвезти вас домой, — продолжал незнакомец по-немецки. — Прошу вас, следуйте за мной. Нас ждет машина.

Видя, что Макс колеблется, не веря своим ушам, он, поддерживая его за талию, заставил обхватить рукой свои плечи. Потом сказал несколько резких фраз конвоиру, после чего тот тоже кинулся помогать Максу. Они пересекли опустевший плац, в то время как ветер Бранденбурга свистел в ушах и пронизывал до костей. Двое русских военных почти несли его, так что ноги только слегка касались ледяной земли.

В машине было холодно, и зубы Макса выбивали дробь. Русский снял свою шинель и набросил ее на плечи пассажира, потом обмотал ноги одеялом. Достал из кармана фляжку и, отвинтив пробку, протянул Максу.

— Коньяк, самый лучший, — сказал он с улыбкой.

Макс сделал глоток и закашлялся. Тепло распространилось по всему его телу. Коньяк был действительно первосортным. Вдоль дороги в темноте, словно часовые, стояли деревья. Он посмотрел на толстый затылок водителя, который держал руль крепкими руками настоящего деревенского мужика.

— Ничего не понимаю, — удивленно пробормотал Макс.

Офицер рассмеялся.

— Надо полагать, что эта фраза стала теперь лейтмотивом, определяющим поведение таких людей, как мы. Позвольте представиться. Игорь Кунин. Родом из Ленинграда. Генерал Советской Армии. Я избавлю вас от деталей, слишком сложных для понимания в данный момент. Скажу просто, чтобы внести ясность: я друг детства графини Ксении Федоровны Осолиной.

Дрожь снова пробежала по телу Макса. Значит, Ксения не забыла его. Значит, она приехала, как в ту ночь, появившись на пороге его дома в час, когда первые британские бомбы начали разрушать город и пожары уничтожали здания. Когда хлопали выстрелы зениток, а берлинцы спасались в бомбоубежищах, она стояла перед ним, спокойная и гордая, в платье из красной шерсти. Она приехала к нему, чтобы сказать, что любит его, что у него есть дочь, о которой он ничего не знал. Теперь она послала к нему советского генерала, чтобы вырвать его из рук неизбежной и, что хуже всего, желанной смерти.