Книга У самого синего моря. Итальянский дневник - Наталья Осис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Формально все городские пляжи такого типа называются публичными, и каждый желающий может прийти сюда, чтобы искупаться, заплатив за вход. Но на самом деле внутри местного общества существует строжайшая иерархия. Пляжные зонтики в «партере» записаны за членами клуба с тысяча девятьсот какого-то года – точнее не знаю, могу только сказать, что наша бабушка продлевает свой абонемент уже больше тридцати лет. Она же поехала вместе с нами, чтобы торжественно представить нас своим соседям по зонтику. Формальности представления не помешали даже пляжные костюмы – я чувствовала себя как дебютантка на первом балу в большом свете. Теперь я так же представляю пляжным соседям своих друзей и знакомых, чтобы им не пришлось ютиться с жалкими полотенцами под палящим солнцем где-нибудь на пляжной галерке – вдали от удобств, предусмотренных для «чистой публики». К одной из моих подружек соседи по зонтику настолько привыкли, что предлагали ей устраиваться под нашим зонтиком даже в наше отсутствие. При других обстоятельствах занять чей-нибудь личный шезлонг и зонтик решительно недопустимо. Не знаю, что делают с нарушителями – втихушку линчуют, наверное, – иначе я никак не могу объяснить, почему итальянцы, в целом легкомысленно относящиеся к разным правилам, так неукоснительно блюдут право на место под зонтиком. Ведь это же не пресловутое место под солнцем, а как раз наоборот. Впрочем, раскрытым зонтиком обозначается лишь факт присутствия его владельца, а от места под солнцем никто не отказывается. По-моему, когда итальянцам рассказывают о раке кожи и вреде прямых солнечных лучей, они просто-напросто не верят. Мода на густой темно-коричневый загар здесь не проходит и еще долго не пройдет.
Ровный бронзовый загар наших соседей по зонтику – нескольких трогательных пожилых пар коренных генуэзцев – для меня загадка. Когда мы в первый раз приезжаем на пляж в начале мая, торжественно открывая сезон водружением полосатого зонта, наши соседи уже сидят там бронзовые, как щиты ахейцев, непоколебимые, как спартанцы при Фермопилах, невозмутимые, как олимпийцы. Именно они, эти завсегдатаи пляжного партера, вызывают такой панический ужас у Сандро. Я думаю, что, глядя на них, он немедленно представляет себе такой свою спокойную старость – и только и думает, как бы улизнуть на дикие скалы в Больяско. Я-то знаю, что его пугает не перспектива старости как таковой, а предопределенность жизни на закате дней. «Италия становится страной стариков, – говорит он в сердцах, – я, когда выйду на пенсию, поселюсь на даче, буду себе свою печку топить». – «А как же электричество?» – подначиваю я его. «Куплю генератор, – сварливым голосом отвечает он, – и вообще, у меня керосиновая лампа есть». Не знаю, чем ему не угодила идея спокойной итальянской старости… Я-то как раз с удовольствием думаю о маленьком домике у самого синего моря… Но это действительно когда-нибудь потом, надеюсь, еще не скоро.
А пока мы все меньше бываем на море. Летом торчим до последнего на русской даче, пользуясь тем, что в Италии школа начинается только в середине сентября, прихватываем немножко бабьего лета, грибов, прогулок по рыжему осеннему лесу, и никакими обещаниями моря и лета уже не удается уговорить детей не расстраиваться по поводу отъезда. Даже наших русских гостей я уже начала отговаривать ездить на пляж – попадетесь, говорю, в ловушку, будете ездить туда каждый день как на работу, никакой свободы. Не верят мне. Ну и слава богу. Это мы, видимо, вместо того чтобы цивилизовываться, дичаем все больше с каждым годом от дачной жизни. Дети не хотят одеваться – да пусть бегают в трусах, мы же на даче. Мы и сами можем запросто выйти к завтраку в пижамах, сесть за сосновый стол под яблоней, съесть каши, выпить чаю. Правда, вот мама купила гигантский зонтик на дачу, очень, говорит, не люблю солнце в глаза. Ну что делать, пусть будет зонтик. Наш дачный элизиум, я думаю, от этого не пострадает.
Начала я этот год с того, что уволила домработницу. Я пыталась привыкнуть три с половиной года и вот наконец решила, что хватит.
На помощницу по хозяйству я целилась давно, особенно тогда, когда в Москве совсем пропадала на работе, и даже кого-то мне сватали, но как-то так ни разу не срослось. Зато я о ней мечтала: после долгого рабочего дня войти домой, скинуть каблуки и воскликнуть: что за диво, все так чисто и красиво! В общем, я и сейчас мечтаю, только чтобы без побочных эффектов.
Но обо всем по порядку. Почти у всех моих итальянских знакомых есть домработницы – приходящие каждый день или раз в неделю, иногда даже раз в месяц, но все-таки есть. Как правило, это тетки из Южной Америки, и, как правило, именно эти тетки содержат своих южноамериканских или – как вариант – марокканских мужей, потому что рынок труда для теток просто необъятен. Не скажу, что спрос превышает предложение, но в любом случае найти подобную работу не сложно. Немаловажно и то, что эквадорки, которых в Генуе видимо-невидимо, невероятно, неправдоподобно даже некрасивы. Хозяйке дома, я думаю, это должно быть приятно – одной заботой меньше: за верность мужа можно не беспокоиться хотя бы в собственном доме. И цены вполне приемлемые. Коли только за русский газ платишь по счету 170 евро, 20 евро за капитальную уборку начинает казаться очень скромной ценой.
Когда родилась Машка и наша бабушка в очередной раз повела атаку на то, чтобы разрешить ей присылать к нам свою домработницу хотя бы раз в неделю, я согласилась – и немедленно обнаружила, что весь мой опыт рабочих отношений не годится ни к черту. Я-то думала, что мы все давно уже выработали профессиональный подход к своему делу и к отношениям в рамках этого дела. Товары и услуги, сотрудничество и взаимодействие – схемы, по которым я привыкла жить, казались мне простыми и ясными. Но, обзаведясь домработницей, я вдруг обнаружила, что вступила в круг отношений совершенно патриархальных, где двадцать первым веком даже и не пахнет. На деле мои отношения с домработницей были скорее похожи на что-то такое до 1861 года: я в качестве барыни-крепостницы, а полуграмотная Александра из совсем дикой, затерянной где-то в горах провинции Эквадора в качестве крепостной девки. Еще бы какого-нибудь глухонемого Герасима, но, видать, их уж нет таких, остались только Александры.
Сначала я решила, в своей бесконечной наивности, что заботу о чистоте дома можно полностью доверить Александре, выдала ей некоторую сумму на покупку орудий труда (вдруг ей удобнее работать каким-нибудь специальным типом швабры? Пусть он у нее будет, главное, чтобы у меня был результат) и предложила ей самой следить за количеством чистящих средств дома и тратить постепенно деньги из выданной суммы на докупку необходимого. Может, вам уже смешно, но мне все казалось очень логичным. Деньги закончились немедленно. Чистящие средства тоже. Чеков у Александры не было, сколько и на что она потратила, она не помнила. Я снова выдала ей денег, записала в календаре сумму и попросила Александру сохранять чеки. Через две недели деньги снова все вышли, чеки потерялись, чистящие средства закончились. Вот тут-то мне надо было бросить все свои дела и поругать ее. Но я, на мое несчастье, ужасно не люблю ругаться. Как-то я преодолеваю эту нелюбовь ради блага своих детей. Когда нужно, собираюсь с силами, становлюсь в позу и произношу необходимый текст с суровым выражением лица. С выражением у меня особенно плохо, каждый раз я очень некстати вспоминаю «сидит милый на крыльце с выраженьем на лице», понимаю, что это про меня, и стараюсь не расхохотаться. В общем, не получается у меня ничего.
