Книга Шпион вышел вон - Владимир Лорченков

«ЦИРК КИШИНЕА ПРИВЕТСТВУЕТ В ВАС!!!»

Камера показывает овраг рядом. Над ним – на колонне – гигантский футбольный мяч. На нем на румынском языке написано:

«На этом месте будет построен в 2019 году олимпийский стадион»

Надпись выполнена по кругу, – мяч же круглый! – и ее невозможно прочитать.

Камера разворачивается и плавно опускается от мяча к заколоченным дверям здания цирка, в трещинах на асфальте поросла трава, мы видим стайку кур, забежавших сюда из частного сектора, расположенного по соседству. Они клюют по зернышку, кудахчут. Крупно – безумный, мечущийся глаз курицы. Шум, гомон. Отъезд камеры. Мы видим, что курица – в руках невысокого, щетинистого мужчины в, почему-то, гимнастерке и галифе. У него большой нос, он похож на актера из кинофильма «Мимино» (как там его самая знаменитая реплика, которую Повторял Весь Союз… «я твой мама ибаль, да?!», ну или что-то в этом роде – прим. Сценариста).У него седые волосы на голове (ну, откуда мы знаем, что там внизу – прим. Сценариста), и добрый взгляд дядюшки-сказочника из мультипликационного фильма «Ереван-студия фильм».

Ай, еб твою мать, – говорит он, обращаясь к кому-то за собой.

Помню, снимали мультфильм на «Ереван-студия фильм», – говорит он.

Сколько этих курей-шмурей озвучивал, – говорит он.

Тетушка Мино, иди к дядюшке Дидо, – говорит он голосом Сказочной Курицы.

Принеси ему водицы, напиться, – говорит он все тем же голосом.

Пять рублей в сутки, плюс обед и профсоюзные, – говорит он.

Потом – путь нормального биля интеллигента, – говорит он.

Дороги, БАМ, билядь, дожди, – говорит он.

Труд в сфере культуры, Кишинев-фильм, – говорит он.

А там и Цирк, – говорит он.

И вот, полюбуйся, Эрнестик, – говорит он.

Что билядь за хуйня с нами случилась, – говорит он.

Все время, что мужчина говорит, время от времени поворачивая лицо к нам в профиль (как бывает, когда обращаются к собеседнику за спиной – В. Л.), он проворно сворачивает курице голову, вертит ее, с усилием отрывает. Идет за цирк, оглядываясь, с таким видом, как будто это Не Его курица. Завернув за одну из колонн, – которые опоясывают брошенное здание, словно лишай, – быстро садится на корточки и начинает с бешеной скоростью ощипывать несчастную птицу. Мы буквально видим взрыв перьев и пуха на месту мужчины. Их кружит ветер… Одна пушинка улетает, медленно кружась, чтобы осесть где-нибудь в США, попасть в кадр камеры «Ворнер бразерс» и стать началом отличной американской мелодрамы про любовь.

Камера, проводив взглядом пушинку, возвращаемся.

Перья поулеглись, мы снова видим мужчину, который, сидя на корточках, заканчивает ощипывать птицу. Все время, что мужчина ловил ее, отрывал голову и шел за угол, мы видели лишь какую-то тень… что-то, очень быстро перемещающееся, неразличимое. То, к чему обращался мужчина. И вот, он, обернувшись, глядит перед собой – прямо в камеру, – и говорит:

Эрнест, билядь, – говорит он.

Ты жрать будешь или нет? – говорит он.

Что за хуйня? – говорит он.

Кто не работает, тот хуй ест, – говорит он.

Разворот камеры. Мы видим перед мужчиной небольшого, очень задумчивого, и довольно тощего шимпанзе. Видимо, все дело в тренде, заданном владельцем обезьяны, но мы, почему-то, находим некоторое сходство шимпанзе с молодым кавказским интеллектуалом, изрядно отощавшим в горах. А может быть, все дело в бурке и горском кинжале, которые прикреплены к поясу – золотому, – шимпанзе. Глядя на нас, обезьяна задумчиво сует палец в ухо, прислушавшись к чему-то, трясет очень сильно пальцем, потом вынимает его, тщательно рассматривает…

В общем, выглядит, как типичный водитель междугородного рейса в Молдавии.

Хоть бы ты, сука, водить машину умел, – говорит мужчина.

Устроили бы представление, срубили бы бабок, – говорит.

А так… – говорит он.

Объедаешь ты меня, Эрнест, ебаный твой рот, – говорит он.

Объедаешь и обпиваешь, – говорит он.

Обезьяна, закончив рассматривать палец, сует его себе в рот. Мужчина с сомнением глядит на шимпанзе, потом, нехотя, отрывает от курицы ножку, протягивает – сырую – со словами:

На, сука, подавись, – говорит он.

Шимпанзе берет ножку, проглатывает (буквально, как алкоголик рюмку водки – словно слизал). Смотрит на мужчину. Снова раздается колокольный звон. Мужчина говорит обезьяне:

Крестись, ебать тебя в ухо, – говорит он.

Крестись, вошь подзалупная, – говорит он.

Брынза перхотная, – говорит он.

Шимпанзе неуклюже – видно, что дрессировкой его научили делать движения, но смысла их он не понимает, не получается Истово, – крестится. Мужчина кивает, бросает обезьяне голову. Говорит:

Летом у Кафедрального собора, – говорит он.

Кучу денег с тобой заработаем, – говорит он.

Веришь ли ты мне Эрнестик? – говорит он.

Обезьяна почесывает живот. Мужчина ласково треплет шимпанзе по голове, в этот момент обезьяна стремительно впивается в оставшуюся в руках человека курицу и двумя-тремя заглатываниями, – словно питон, – справляется с птицей. Камера поднимается вверх и мы видим бегущие по нему облака. Мы слышим дикую ругань. Картинка становится мутной… Бликует… Появляются огоньки… Шум становится громче… Отъезд камеры.

Ретроспектива

Мы видим советский цирк – праздничный, в иллюминации, совершенно новый, – дети галдят, взрослые смотрят вместе с ними на арену (только взрослые – на трусики той тетки, что выходила в короткой юбке объявлять номера – В. Л.), играет музыка.

Советский цирк, – играет музыка.

Тра-та-та-та-тара-та-та, – играет она.

Советский на… – поет она.

Раздается треск барабанов. На арену выходит мужчина в гимнастерке, – только он сейчас моложе лет на 15, – и шум стихает.

Цирк как искусство, – говорит голос.

Заездом в МССР из братской республики, – говорит голос.

Номер артиста Армянской СССР, – говорит торжественно голос.

Заслуженного артиста РФСФСР, – говорит он.

Магистра искусств Ереванской Школы Цирка, – говорит он.

Почетного работника Армянского Гостелерадио, – говорит он.

Ибрагима Варданяна, – говорит он.