Книга Обратная сторона радуги - Мария Евдаева

– Пожалуй, не откажусь.

Пока я размышляла, как должен выглядеть завтрак немца, вспомнила картинку в роскошной книге Шломо «Хлеб всего мира».

В тот день мы вместе пекли штрудель. Хотя говоря по совести, штрудель пек Шломо, а я по обыкновению любовалась им и приводила в негодность все, до чего могла дотянуться, пока он окончательно не потерял терпение и не скомандовал:

– Встань с арфой на табурет и вдохновляй меня на творчество.

Я стала листать одну за другой глянцевые страницы – американские роллы, итальянская фокачча, английский маффин, брецель – немецкий соленый крендель. Аппетитная картинка. Я живо представила, как отвратительный Христиан Рейтенбах впивается острыми клыками в этот самый брецель и захлопнула книгу.

Сейчас мне этот день уже казался таким далеким.

Тем не менее, один вопрос был решен. Гуляя по близлежащим к отелю улочкам, я замечала одну симпатичную булочную и, судя по благоговейному отношению венгров ко всему немецкому, там обнаружится и искомый крендель.

Клаус в пушистом свитере лежал на тахте и листал журнал. Я принесла ему мед и большую плитку горького шоколада с миндалем, заварила зеленый чай, именно так в свое время лечил меня дедушка Рубен. Его метод всегда оказывался эффективным, и хотя я с детства ненавидела мед и только в канун праздника Роша-шана, когда мед считался одним из основных атрибутов праздничного стола, могла отважиться обмакнуть в нем яблочную дольку, магическое слово «полифенолы» придавало мне решимости. Полифенолы были похожи на воинов судьи Гедеона, от которых трусливые вирусы в ужасе бежали за Иордан, а они черпали ладонями и пили виноградное вино, отчего становились еще сильнее.

– Мне пора, я уже несколько дней в Будапеште, а все еще не видела знаменитую синагогу, – я подала Клаусу упавший AutoBild. -Будь паинькой и звони по любому поводу.

Он кивнул.

– Послушай, Ирис, если что-то в Эржебетвароше тебя огорчит…

– То ты лишишься права учить меня не примерять на себя чужую вину?

– Два – один.

Депрессивные мысли уже не имели такой разрушительной силы и не застили от меня всю прелесть древнего еврейского квартала со множеством старинных построек и маленьких двориков – каждый со своей тайной. Какую потрясающую историю могла бы, наверное, поведать вон та липа. Эх, молчит… А вот и она, самая большая синагога Европы. Здесь молились мои предки – Эмиль Боннер, его отец Менахем Боннер и его отец… Я редко ношу с собой молитвенник, но собираясь в дальнюю дорогу, конечно же, взяла его с собой. Отсюда «Шма, Исраэль!» звучит особенно символично.

Рядом с синагогой стоял тот самый памятник, который, по словам Клауса, и должен был меня огорчить, металлическое дерево – плакучая ива, на листьях которого выбиты имена погибших.

Я бережно дотронулась до одного листочка. Боннер? Нет. И снова, и снова нет… Шестьсот тысяч листьев…

Когда русские уже подступали к Будапешту, немцы тяжело заметались и в спешке свезли к Дунаю и расстреляли без разбора всех остававшихся здесь евреев.

Наверное, могучая липа помнит и об этом, может быть поэтому, а не потому, что осень, у неё такой скорбный вид.

Дедушкину семью я так и не нашла, но я нашла укромное место и удостоверившись, что никто меня не обнаружит, разрыдалась в голос.

А бедной Агнеш, наверное, и поплакать не удавалось, а ведь ей было двадцать четыре года, то есть на шесть лет меньше, чем мне, и что её окружало – инфантильный поклонник, разрывающийся между любовью к фюреру и любовью к женщине, измученная девочка, которой больше не на кого рассчитывать. И полная неизвестность…

А у меня рейтинговая программа, предприимчивый Арик, галантный Карим, лучший в мире дед Рубен, которому я так и не позвонила, и даже кошка. Какое право я имею считать себя несчастным человеком? Да никакого.

Покидать еврейский квартал с тяжелым сердцем мне не хотелось, и я остановила последний взгляд на синагоге, золоченые купола на фоне опустившихся сумерек представляли действительно потрясающее зрелище.

Агнеш, какое правильное имя, похоже на латинское слово agnus, ягненок, агнец божий. У меня больше нет Агнеш… она умерла. Я так ничего и не смог дать любимой. Я должен хотя бы найти раввина, помолиться за упокой её души, или как это у евреев называется.

На этом записи в дневнике Христиана Рейтенбаха оборвались, в тот же день он был расстрелян за лагерными бараками, как враг Третьего рейха, и сейчас мне уже было хорошо известно, за что, пазл сложился. Гордая девушка отказалась принимать участие в сомнительных операциях и свела счеты с жизнью, а безумец организовал в лагере еврейские похороны, отыскал раввина и заставил его прочитать кадиш по усопшей! Это было равносильно революции…

Через два дня бодрый и здоровый Клаус окликнул меня в баре.

– Похоже, я нашла все, что искала, и теперь могу спокойно отправляться домой.

– А кто на этот раз герой твоей программы?

– Его зовут Клаус Рейтенбах.

– Ты в этом уверена?

– Не это ли было твоей конечной целью?

– Значит, чтобы осуществить её, я должен отправиться в Израиль?

– Разве ты не хочешь погулять по немецкому кварталу в Хайфе?

– Очень хочу, а вот что скажет профессор Боннер?

– Профессора Боннера беру на себя.

– А остальные? Я в любом случае прошу тебя еще раз серьезно подумать.

– Мне нужна эта передача, – сказала я твердо, – и я сделаю все возможное, чтобы твое интервью вышло в эфир.

Последний вечер в Будапеште мы проводили на уютной веранде. Играл цыганский квартет.

– Какая замечательная погода, – мечтательно протянула я. – Даже мороженого захотелось.

– Будьте любезны, фисташковое мороженое барышне, – громко попросил Клаус по-венгерски и обратился ко мне. – Ирис, ты умеешь танцевать чардаш?

– Пару раз пробовала.

Он встал и протянул руку.

– Я приглашаю тебя.

– Это не будет глупо выглядеть?

– Возможно. Впрочем, я часто делаю глупости, но редко получаю от этого удовольствие. Почему бы не восстановить баланс?

Я кружилась, глотая холодный воздух, и либо восьмая доля венгерской крови проснулась, расправила перышки и решила во что бы то ни стало наверстать упущенные тридцать лет, либо я впервые танцевала с красивым и, как не странно, за последние дни ставшим очень близким молодым мужчиной, и неожиданное чувство эйфории вскружило мне голову.

Однако головокружение к утру не прошло, и было уже не феерическим, а тяготящим. Со спартанским усилием я поднялась с постели и добралась до ванной комнаты. Бил озноб. Я приняла душ, приготовила билет на самолет и паспорт, вызвала такси, достала папин рюкзак и сунула в тот самый прожженный карман мое любимое будапештское приобретение – флакон духов «Ирис Нуар». На все это ушло около получаса, и силы иссякли окончательно. Мысли разлетались, как воронья стая, и кружились вокруг одной, остающейся четкой – «Только бы добраться до аэропорта!»