Книга Иностранные связи - Элисон Лури

Холодный ветер гуляет по темной площадке и дует вдоль проулка, неся с собой бумажные обрывки.

— Эй, погодите, это не все! — Мэри Мэлони шаркает ногами следом за Винни.

— Мне хватит, спасибо.

Винни идет по Принсес-роуд, но девочка не отстает, хватает ее за пальто:

— Эй, подождите! Я знаю много стишков! Совсем-совсем похабных! — Мэри Мэлони следует за ней по пятам; толстая подошва делает ее выше Винни — предусмотрительная мисс Майнер всегда ходит собирать стихи в туфлях без каблуков.

— Отстань от меня, пожалуйста! — кричит Винни. В голосе ее слышится отвращение и, что греха таить, страх. Улица почти пуста, над головой нависли низкие, хмурые тучи.

— У Мэри был барашек…

Страх услышать следующие строки придает Винни сил. Тяжело дыша, не оглядываясь, она спешит прочь, стараясь не переходить на бег.

В теплой уютной квартире Винни мало-помалу приходит в себя. Рядом с ней на столе — чайник горячего чая «Твайнингз», сорт «Королева Мария», и ваза с белыми гиацинтами. Теперь уже Винни жалеет Мэри Мэлони за нищее, изломанное детство, за то, что та раньше времени прикоснулась к массовой культуре, ко всему, что есть в ней пошлого и искусственного.

Пожалуй, думает Винни, намазывая маслом вторую половинку булочки с корицей, не стоит включать эти два стишка в исследование. Ведь это уже не «строки детства» (так будет называться ее книга), а скорее стихи рано созревших, испорченных подростков. К тому же нельзя точно сказать, сколько Мэри Мэлони лет, она может быть гораздо старше, чем кажется. Как многие обитатели трущоб, она маленького роста, а на деле ей, должно быть, лет четырнадцать, а то и пятнадцать, никакой она и не ребенок вовсе.

В то же время Винни не может отделаться от неприятного чувства. Перед глазами у нее стоит Мэри Мэлони: белые худые ноги в гусиной коже, хмурое чумазое личико, неровные зубы, спутанные крашеные волосы, нищета в облике и жадность во взоре.

И все же, думает Винни, девочка отчасти права. Когда работа выйдет в свет, за каждый стишок в записной книжке дадут намного больше десяти пенсов. Тем более если Джанет Эллиот в Лондоне и Мэрилин Кринни в Нью-Йорке согласятся выпустить избранные стихи отдельной книгой для детей — переговоры уже идут. Что же скажет на это ее друг-марксист? Зависит от настроения, которое у него очень часто меняется. Или что-нибудь вроде: «Понимаю, жить-то на что-то надо». Или даже: «Стерва-капиталистка».

Правда, если Винни не воспользуется стихами Мэри Мэлони, значит, не будет ее эксплуатировать. С другой стороны, Винни эксплуатирует десятки — нет, сотни школьников, которые вот уже тридцать лет бесплатно рассказывают ей стишки, истории, загадки и анекдоты. Глупость. Думать так — значит осуждать всех фольклористов, начиная с братьев Гримм.

Нужно выкинуть из головы эти стишки, размышляет Винни. Как и большую часть фольклора для взрослых. Исследователь, ясное дело, не должен быть ханжой, и сама Винни за долгие годы записала немало непристойных стишков, даже глазом не моргнув. Дети любят «туалетный» юмор:

Молоко, лимонный сок,

Сзади — колбасы кусок.

Винни даже приводила этот стишок на лекциях (разумеется, не показывая жестами на соответствующие части тела) как пример народной метафоры, доказывающий, что маленький ребенок получает одинаковое удовольствие и от еды, и от отправления естественных надобностей.

Но все же от некоторых шуток, что рассказывают взрослые и собирают другие исследователи, Винни просто «с души воротит», как сказали бы ее студенты. Мало того что шутки эти непристойны — они заостряют внимание на той стороне отношений между мужчиной и женщиной, о которой Винни старается поменьше думать. На какие бы высоты наслаждения ни уносил ее секс — а иногда она совершенно теряет голову, — Винни каждый раз возвращается на грешную землю с неприятным осадком на душе. Разум ее считает физическую сторону любви в лучшем случае нелепой, а то и отвратительной. Безусловно, это не самое удачное изобретение природы. Женские органы, на ее взгляд, слишком влажные и слишком запутанные, а мужской и вовсе дурацкий, похожий на розовую поганку. Единственная дочь скромных, даже не в меру стыдливых родителей, Винни только в шесть лет увидела голого мужчину — грудного братишку подруги. Винни была девочка воспитанная и не стала спрашивать, что это за большая мясистая бородавка на животе у бедного малыша. Потом, рассматривая скульптуры в музеях и репродукции в книгах у родителей, Винни поняла, что это уродство есть не только у крошки Бобби, но и у других мужчин, — хотя на картинах и у статуй оно обычно прикрыто листом (полностью или частично). Бывают, правда, мужчины и без этого недостатка (как узнала Винни, когда побывала в Рокфеллер-центре, а в журнале «Лайф» увидела фотографию «Оскара»), Когда Винни узнала правду, ей стало жалко всех мужчин. А через десять лет она впервые увидела возбужденный член, и, несмотря на все ее знания, с первого взгляда он показался ей нездоровым: красный, опухший, воспаленный. Сколько ни боролась Винни с подобными мыслями, они посещают ее и поныне. Она до сих пор не привыкла к наготе секса.

Однако некоторое время спустя Винни все-таки поняла, что секс, при всем своем дурацком, даже отвратительном виде, — занятие очень приятное. Ничего удивительного, с едой ведь точно так же. В устрице или тарелке спагетти на вид тоже нет ничего красивого. Выход прост: заниматься любовью в темноте или с закрытыми глазами. Жаль, не всегда получается. В аспирантуре Винни однажды порвала с очень привлекательным молодым человеком только потому, что напротив его кровати висело огромное, во всю стену, зеркало в золотой раме — из соседнего дома, который снесли. Винни почти все время держала глаза закрытыми, но иногда нет-нет да и приоткрывала их, и при виде собственных худых белых ног на плечах у загорелого, волосатого Пола Кэтлмана ей делалось невыносимо стыдно, а от ее удовольствия не оставалось и следа.

В детстве Винни часто слышала от священника в церкви, куда ходили ее родители, что любовь (разумеется, освященная браком) — благословение Божие. Сама Винни слегка суеверна, однако в Бога не верит, поэтому ни на кого не сваливает вину за акт размножения человека. Но если все же вообразить Бога, который его изобрел, то такой Бог вряд ли будет внушать благоговейный трепет. Винни представляет одного из тех голых толстопузых идолов, которые продаются иногда в лавках восточных редкостей и земным воплощениям которых поклоняются самые неуравновешенные из ее студентов. Именно таких пухленьких божков, с бедной фантазией и грубым чувством юмора, напоминают иногда маленькие дети.

До отъезда из Америки предстоящие полгода воздержания страшили Винни, она с тревогой ждала неудобств, которые внесет оно в ее жизнь, и боялась, что слишком часто придется взывать к воображаемым любовникам. Однако оказалось, что желание уже не мучает ее так часто, как прежде, — должно быть, возраст уже не тот.

Все чаще Винни мечтает о научном признании, а не о любви. Когда она дремлет над книгой или засыпает на взбитых подушках, ей видятся уже не мужские органы, а органы общественные. Их «ухаживания» она принимает все так же тепло и благосклонно, только уже не лежа, а стоя, и вместо любимой черной ночной рубашки на ней черная мантия и цветная шелковая шапочка — как и подобает исследователю, которого удостаивают наград и почетных званий. Винни, как ни печально, женщина своего поколения: при свете дня она стыдится подобных фантазий. Ее студентки-феминистки стеснялись бы их гораздо меньше, чем любовных, даже сочли бы достойными восхищения. Но Винни с детства внушили, что мужчина трудится ради богатства и славы, а женщина ради любви — если не к мужу и детям, то хотя бы к своему делу.