Книга Двуликий любовник - Хуан Марсе

Он взглянул на часы — была половина четверто­го — и сделал себе кофе с коньяком. Отхлебнув глоток, он подумал, что, чем ждать, лучше самому ускорить ход событий. Была суббота, и он наверняка застанет Нор­му дома, расслабленную и спокойную, в халате и, веро­ятно, скучающую в одиночестве... Подслеповатую Нор­му, ленивую и домашнюю, которую Марес так хорошо знал. Она обрадуется тебе, Фанека, говорил он себе.

Полчаса спустя с чемоданами в руках и тетрадями под мышкой он вошел в сад Виллы Валенти.

— Передайте сеньоре, что я принес ей то, о чем она просила, — сказал он служанке-филиппинке. — Мему­ары ее мужа.

Его проводили в ту же самую гостиную. Солнце под­свечивало витражи, но в комнате царил полумрак. Ста­рый паркет тихо поскрипывал под ногами, и этот скрип воскресил в нем столь отрадные воспоминания, что он даже не стал садиться. Поджидая Норму, он перелистывал принесенные с собой школьные тетрадки. Их было три — серые, потертые обложки, разлинованные страницы, исписанные нервным, крупным почерком. Хорошо хоть почерк у него разборчивый, подумал он.

Как и в первый раз, Норма вышла к нему непроница­емая и загадочная. Но в глазах поблескивала искорка любопытства: ее интересовало не столько то, что приве­ло его сюда, сколько он сам. Белые брюки тесно обтяги­вали ее прелестные бедра, она была в блузке в цветочек, босиком, немного растрепанная, заспанная и совсем юная. Взгляд ее не отрывался от одноглазого чарнего, временами казалось, что она едва сдерживает улыбку.

— Я прочту их сегодня же вечером, — добавила она, поблагодарив за тетради. — Чрезвычайно любопыт­но!.. Он хорошо обо мне отзывается?

— Он говорит о вас чудесно, сеньора, с огромным чувством и болью. Когда он потерял вас, он лишился смысла жизни... Но прежде всего на этих страницах он вспоминает свое детство.

— Марес очень мало рассказывал о своей жизни. Я вышла замуж за незнакомца. Присаживайтесь, пожа­луйста.

— А что бы вам хотелось узнать? — Он не спеша уселся в кресло, немного повернув голову и глядя на нее здоровым глазом. — Я знаю об этом доходяге все.

Норма села на диван, поджав ноги, и взяла сигарету, которую он ей предложил.

— Спасибо. Скажите, он и вправду был сиротой или просто не хотел говорить о своих родителях?

— Его мать крепко выпивала, сеньора Норма. Отца у него не было, вернее сказать, он сам не хотел, чтобы кто-то знал про его отца. Он был сыном фокусника.

— Сын фокусника! Какая прелесть!

— В этом нет ничего прелестного, крошка, — нео­жиданно брякнул он на чистом каталонском. «Осто­рожнее, придурок», — огрызнулся чей-то голос, и вне­запно он понял, что не знает, кому этот голос принад­лежит, смешался и почувствовал головокружение: ощущение собственного «я» распалось, он вновь ока­зался на неизвестной земле. Так прошло несколько то­мительных секунд.

Он протянул спичку. Не заметив его промаха, Нор­ма закурила и задумчиво произнесла:

— Раз уж вы начали... Теперь я понимаю, что Жоан многое унаследовал от этого... фокусника.

— У-у, вы совсем его не знаете, сеньора. Ваш Хуанито Марес — это просто китайская головоломка, ребус, сказочный герой, выдуманный мечтательным пар­нишкой с улицы Верди. Бред самого Мареса.

— Все может быть. Но его любовь ко мне была на­стоящей. С самого первого дня.

— Верно, сеньора. Но ему не повезло...

— Не повезло? Вы говорите о нем так, словно его нет в живых.

— Для меня он уже мертв, сеньора. Мне очень жаль его, но все, что с ним произошло, — его рук дело. Этот парень всем морочил голову и теперь за это расплачи­вается. Я считаю себя его лучшим другом, единствен­ным, кто нашел с ним общий язык, но, честно говоря, даже я вряд ли смогу помочь ему. С каждым днем мы понимаем друг друга все хуже и хуже. Нам с ним, сень­ора, не по пути: у меня еще все впереди, а он уже свое отгулял. — Он с некоторым кокетством откинул голо­ву, поправил повязку, коснулся резинки на затылке и добавил: — А как вы думаете, сеньора, стал бы нормаль­ный человек простаивать на улице с аккордеоном — непрерывно, день за днем, и так до самой смерти? Единственное, что роднит меня с ним, — воспомина­ния и больше ничего. Видели бы вы, как он опустился! Такой красивый, умный и культурный каталонец!

— Да, но... Он слишком серьезно все воспринимал.

— Теперь он — куча дерьма на углу, старая развалина.

— Разве можно так говорить! И все же мне нравит­ся, как вы рассказываете о Жоане. Очень занятно у вас получается, — мягко произнесла она и почесала ло­дыжку. Ногти на ее руках и ногах были покрыты свет­лым прозрачным лаком. — Хотите что-нибудь вы­пить?

— Рюмочка хереса не помешает.

Норма позвала служанку и попросила бутылку хе­реса и две рюмки. Некоторое время она молчала. Удоб­но свернувшись на диване и обхватив руками колени, она зачарованно смотрела на своего гостя.

— Вы меня заинтриговали, сеньор Фанека, — по­молчав, произнесла она. — По-моему, в глубине души вы презираете Жоана.

— Я люблю его, как родного брата, но меня просто тошнит, когда я вижу, что он с собой творит.

— Я много раз спрашивала себя, чем он занимался, когда я оставила его, как выкрутился... Короче, что за жизнь он вел.

— Он не любит говорить об этом. Кушот, его при­ятель по невзгодам, рассказывал, что он чинил элект­ропроводку в доме.

— Одного не могу понять: как он умудрился так стремительно впасть в нищету, в убожество... Непостижимо, — добавила Норма, немного удивляясь собст­венным словам, — почему он превратился в уличного музыканта, почему с утра до вечера торчит на улице.

— Да он и сам не знает. Говорит, что однажды утром, проснувшись на улице Вальден, он посмотрел на себя в зеркало в ванной, и зеркало его похитило. Это его собственные слова. Он не мог убежать оттуда, из зерка­ла, как ни старался: ноги словно приросли к полу, представьте себе, сеньора. И говорит, что два с полови­ной часа простоял там, в ванной, глядя на свое отраже­ние, а потом надел старое тряпье, пару развалившихся башмаков, купил подержанный аккордеон, сел на сту­пеньках в метро, постелив перед собой газету, и при­нялся играть. Вот так это началось. Можете себе вооб­разить, сеньора?

Норма почувствовала, что с ней творится нечто не­обычное. На нее навалилось невыносимо тягостное чувство. Служанка принесла херес, и Норма наполнила рюмки — сперва своему гостю, потом себе — и, сдержи­вая волнение и трепет, попросила, чтобы он рассказал о Жоане что-нибудь еще. Она внимательно слушала его еще около получаса, и постепенно у нее возникло ощу­щение, что непроницаемый и холодный Фанека гово­рит о своем друге как о чем-то нереальном, словно о привидении или ряженом на карнавале. Окутанный облачком сигаретного дыма, он описывал ей квартал, где стоял дом Мареса, его пьющую мать и мальчишек из их шайки, неизвестного отца, которого на самом деле все отлично знали, этого фокусника Фу-Цзы, уличное детство, тайны чревовещания и акробатические номе­ра, выступления в роли Тореро в Маске в кафе кинотеа­тра «Селекто» — номер, который придумал сам Mapec, — в сороковых годах коплы[20]и пасодобли в костю­ме тореро с маской на лице имели успех... Он рассказал об их детских выдумках и фантазиях, вспомнил отли­вающие золотом крыши Виллы Валенти, огромный эв­калипт в саду с бесконечной оградой, их сумасшедшие трюки на роликовой доске, Курящего Паука, маленький театр, организованный прихожанами, любительскую труппу в Грасии, хор «Орфео» и «Ла-Виолету», роль пер­вого любовника, смерть матери, встречу с Нормой в ак­товом зале «Друзей ЮНЕСКО»... Он говорил о прошлом Мареса сдержанно и отчужденно, без малейшего со­чувствия, словно речь шла о человеке, с которым он од­но время был очень близок, а потом совсем разошелся.