Книга В розовом - Гас Ван Сент

В кронах деревьев выл ветер. На холм взбирался гигантский грейдер с включенными фарами. Л. ведет его, чтобы поставить среди остальных тяжелых машин, заполнявших целую небольшую долину на Блейковой земле. Блейк считал грейдер очень ценным приобретением, он нравился ему больше всего. Кабина изолирована и с кондиционером, так что, сколько бы пыли ты ни поднимал, внутри кабины все чистенько, сиди себе и слушай кассеты.

Когда Блейк катался вокруг дома на тяжелой технике, он чувствовал себя счастливее всего.

Блейк пошел в лес, включил циркулярную пилу и стал валить деревья, но под гудение пилы его мысли тут же разбрелись в разные стороны. В голове возник сценарий самоубийства с участием циркулярной пилы и собственной шеи.

Блейк хладнокровно разработал фантастическую систему рычагов, опускающих пилу. Этот план можно было бы осуществить, когда уедет Л. Поставить вокруг самые крупные тракторы и…

Вес пилы держался на толстой веревке, а опускать и поднимать ее должны были два тонких троса, привязанных к рукояткам — металлическим трубкам, крест-накрест пересекающим корпус пилы.

Блейк потянул за веревку, и вдруг все сооружение дернулось, пила врезалась в одну из трубок и с громким щелчком ринулась вниз, проделав пируэт у Блейка над плечом.

Он попытался было починить пилу при свете фонарика, но не смог найти одну деталь. Тогда он швырнул ее в отвал гигантского грейдера и пошел прочь, вниз по холму.

Кролик побежал за ним, но не специально, просто ему нужно было в ту же сторону.

Как зажегся свет в грязной комнатушке, где Блейк держал оружие, видел только олень. Жуя жесткий пучок полыни, он наблюдал, как Блейк ходит по комнате в свете лампочки без абажура. Потом Блейк сел на пол или на низкий табурет, и его уже не было видно.

Вот что Блейк написал, сидя там:

«Брах-Ману[55]:

Я не собираюсь плакаться, но думаю, вы поймете, что мной движет. Все мои бэк-вокалисты из Орландо уже давно твердят, что когда я купил свой первый грейдер, то перестал получать кайф от гитары и песен.

Так вот, я бы послал их подальше, но и сам знаю, что на концертах всем все понятно. Я играю так, как будто, черт возьми, никогда этому не учился. И теперь я дико боюсь, что вы, ребята, это заметите. Когда я вижу вас в первых рядах, то захлебываюсь от тоски. Сотни потерянных юнцов, которые пришли сюда только для того, чтобы услышать мои мажорные аккорды и дикие крики. А ведь дело совсем не в этом.

Черт! Почему я не хочу больше играть? Не знаю.

Сыновья так похожи на дерьмового меня, что я боюсь. Я не выдержу, если они станут такими же позорными рокерами, каким стал я.

Ненавижу себя. Не знаю… Спасибо вам за поддержку и за все билеты, которые вы покупали.

Любви!

Блейк.

Билл, Бинки, Бартоломью и Блэки, я буду рядом. Пожалуйста, постройте дорогу без меня…»[56]

Последнее слово он дописывал уже с пистолетом во рту. А потом спустил курок. Он улыбался и думал об Эрнесте Хемингуэе и о том, что скоро будет счастлив.

Пистолет, вдавленный в мягкое небо, издал звук, но не «бах», а скорее «панк». Да, это был краткий, глухой и удивительно подходящий звук…

— Панк.

Глава 15

Я думаю об инопланетянах, братья и сестры.

— Мы инопланетяне, — говорил Феликс. — Они — это мы.

Инопланетяне — это не существа с других планет. Инопланетяне — это мы сами. Они из другого измерения, а не с другой планеты, и очень хотят с нами поговорить, но не позволяют себе. Если они не преступники.

— Конечно же, привидения приходят постоянно, только люди их не видят! — сказал Льюис Лавинг[57].

— Они приходят о-о-о-чень часто. Надо просто… позволить-себе-их-увидеть… Люди не хотят… видеть-в-каждом-углу-привидения, они хотят, чтобы… все-было-легко-и-просто. Легко и просто! Вот они ничего-и-не-видят! — продолжал Льюис.

— А вы заметили, что с прошлого вторника время идет в обратную сторону? — спросила какая-то девушка.

* * *

Я ее узнал. Это та хорошенькая девица, которая познакомилась с Феликсом Арройо в Лас-Вегасе, на раздаче автографов в компании «Корнинг-вэр». Лично я всегда знал, что время идет то назад, то вперед, как ему хочется, — с тех самых пор, как в четыре года упал с горки в детском садике. Это было в Денвере, Колорадо, в двенадцать часов пятнадцать минут девятого марта 1948 года…

Как-то она приезжала в Саскватч автостопом — очевидно, чтобы увидеть Феликса, — и я кормил ее томатным супом прямо на съемочной площадке. В то время я не заметил у нее никаких шизофренических наклонностей. Это что-то новое.

Я не психиатр, но могу навскидку распознать многие душевные болезни: эпилепсию, нарколепсию, пляску св. Витта, социопатию, церебральный паралич или синдром Туретта. У девушки довольно серьезные симптомы.

— На углу Рыночной и Кастро я заметила, что время пошло назад, — сказала она. — Я тут кое-что зарисовала. Хотите посмотреть?

Я призадумался. Если я посмотрю на рисунки, усугубит ли это ее бред? Могут ли ее рисунки поведать о времени? И даже если так, есть ли у меня время, чтобы смотреть на рисунки о времени?

Рисунки были сложены в крошечные квадратики и разворачивались не меньше минуты. Вокруг столпились зеваки в надежде на развлечение.

Когда она развернула свои квадратики… в общем, оказалось, что я диагностировал симптомы шизофрении довольно точно.

Время на этих рисунках определенно куда-то уходило. Причем, боюсь, впустую. Она вроде бы осталась довольна моей реакцией, снова сложила свои произведения в невероятно плотные маленькие квадратики, похожие на пачки жевательной резинки, и исчезла. С тех пор я ее не видел, но в глубине души знаю, что когда-нибудь увижу.

Однажды мы с родителями говорили о том, что было бы, если бы мама все-таки вышла за Роя Брауна Хейла.

— Я бы был другим, — предположил я. — Во-первых, у меня была бы другая фамилия и, наверное, другое лицо.