Книга Полька - Мануэла Гретковска

3. У многосерийного фильма есть начало и конец, как в «Матерях, женах и любовницах», — он рассказывает некую историю и вместе с ней заканчивается. Не бывает (серьезных) фильмов о семейной жизни в несколько десятков серий. О полиции, медиках и прочих профессиях — да, там драматургию естественным образом регулирует сама жизнь. Семейными (реалистическими, не комедийными) бывают «мыльные оперы» (и так далее… до пункта 14).

14. Это неминуемо приводит к тому, что крайними оказываются сценаристы — вы, мол, не выдерживаете конкуренции с американскими фильмами! Но нам ведь не дали возможности соперничать ни с польскими многосерийными фильмами, ни с «мыльными операми». Ситуация совершенно бредовая.

Утром отправляю письмо по факсу. Это следовало сделать год назад. По неопытности мы сами позволили втянуть себя в этот абсурд. Что может ответить продюсер? Ничего, все мы сидим в одной мышеловке. К тому же на них кандалы обязательств и финансов. Мне жаль героев. Слабое утешение, что после кинофестиваля «Высоке обцасы»[73]в Гдыне писали: «Львицу — «Городку»!» Не получилось у нас поиграть с жанром, реальностью. Мы попали в эту ловушку по собственной глупости. «Городок» теперь должен окупиться, так что его будут резать вплоть до самого финала. С нашей помощью — мы подписали договор на следующие четырнадцать серий. Разве что после этого письма они сами откажутся от наших услуг.

Гуляя, думаю о праздниках, хотя под ногами слякоть и каждый шаг по влажной земле напоминает прогулку по дну старого, устланного гнилой листвой бассейна.

Мыслишки о сочельнике, подарках и встречах — цветные, празднично шелестящие. Укладываю их в подарочные коробочки, перевязываю ленточками и отсылаю в будущее.

Петр позвонил своей маме, рассказал о Поле. Он не хотел беспокоить ее раньше времени (при депрессии любая новость — конец света). Мама растрогана:

— Я догадывалась: вы ведь любите друг друга, вам хорошо — значит, должен появиться ребенок.

Ночью я расспрашиваю Петушка об этой схеме — любовь и дети. Половина знакомых пар распалась как раз через год после рождения потомства. Так что я не понимаю, какое отношение к любви двоих людей имеет ребенок, который зачастую разбивает отношения, втискивая между ними, взрослыми, свои пеленки и соски. Петушок накрывает меня сонной лапой и с чувством собственного превосходства обещает:

— Я тебе завтра объясню.

28 ноября

Отвратительный день. После прогулки звоню в банк. Ну разумеется, гонорар за десять киноновелл еще не пришел. Они никогда не переводят деньги вовремя, вечно с опозданием на месяц.

Вроде бы есть договор, и мы со своей стороны его соблюдаем — еще и нервничаем, как идиоты. Если ты считаешь, что слово есть слово, то в Польше сойдешь за придурка. Я ни разу не нарушила ни одного срока. Быть может, от «художника» требуется свобода, беззаботность и легкомысленное отношение к собственным обязательствам? Бухгалтерия, студия ведут себя совершенно безалаберно («manana — завтра-завтра»), а мы уподобились бюрократам-буквоедам и канцелярским крысам, что строго блюдут условия контракта. Потормошив их месячишко — «Когда? Точно?» — я начинаю чувствовать, что добыла свои деньги. Не заработала, а ловко выудила из чужого кармана.

Свободная профессия в Польше ассоциируется у меня порой со свободой облапошивания («художника»). Пани редактор из «Синема»:

— Нам бы очень хотелось получить вашу статью, но знаете, у нас такое маленькое, тоненькое изданьице, так что гонорар будет «вот такусенький».

— О'кей, минимальный, — соглашаюсь я.

— У нас ведь даже рубрика так называется: «Писатель берет у себя интервью…»

Посылаю текст, выходит номер со статьей — молчание. Я не требую этих денег, больше ушло на звонки и факсы с правкой. Раз я не подписала договор (сочла данное мне слово словом чести), они и не подумали платить. Эта статья принадлежит мне, пани редактор, и не надейтесь, что я буду спрашивать вашего разрешения на перепечатку. (Петушок, моя душа, мой вдохновитель, отговаривает: «Не надо делать из дневника орудие мести ближним». Но это ведь дневник. Не каждый день меня до слез трогает Полька или невинная белочка, ровно в одиннадцать утра «облетающая» сосну перед моим окном. Бывает, что все во мне кипит (при воспоминании об этом тексте, который выудили у меня обманом).

«Гре-шоу-ница»

Мне предстоит показать довольно хитрый трюк — вынуть шляпу из кролика, то есть взять интервью у самой себя. Что это значит? Выпендриваться перед самой собой? «Очень интересно», — соблазняла пани редактор. Интересно отвечать на знакомые вопросы? Это никакое не интервью, это исповедь, к тому же на сцене, на публику. Итак, я, гре-шоу-ница, приступаю к сему медийному таинству.

* * *

1. Не имей других богов кроме меня. Для писателя богом должна быть литература. Он ест, любит, размышляет, а где-то постоянно стучит счетчик слов и вертится колесико фабулы. В то же время кино представляется литератору распоследним из божков, быть может, даже демоном, которому надменно жертвуют презренный сценарий. А золотой телец выплачивает голливудские тантьемы[74]. Я, должно быть, еретичка, потому что для меня кино стоит вровень с литературой. Предпочитаю скорее посмотреть один фильм средней руки, чем пролистать десяток дрянных книг. Я отношусь к тому поколению, которое, еще не научившись грамоте, внимало происходящему на телеэкране. Конечно, литература пользуется иными средствами, нежели кино, но и здесь речь идет о том, чтобы из историй или впечатлений слепить живые характеры, реальный мир. Когда видишь продукт своей фантазии, строчки собственного сочинения, материализовавшиеся на экране, — это весьма поучительный опыт. Как на ладони (то есть на белом полотнище) видны недостатки или достоинства придуманного тобой мира. Анализ экранизации — это также урок писательского мастерства: композиции, психологии. Стремление поставить литературу выше кино, очевидно, вызвано желанием отомстить за тех писателей, что пострадали по вине кинокамеры. Хласко[75]считал, что из его «Восьмого дня недели» — рассказа о нежности и зарождающемся чувстве — Форд[76]сделал повестушку о том, как трудно найти уголок для спокойного траханья. Вероятно, лучший писатель — мертвый писатель, уж он-то не станет комментировать работу режиссера. Преимущество, которое есть у живого литератора, — возможность присутствовать на съемках и спасти хоть что-то из своего произведения. Пока его не выгонят с площадки.