Книга Помпеи нон грата - Иржи Грошек

Кстати, ваш покорный слуга тоже имел об этом смутное представление. Скорее всего, неразбавленное вино, которым вчера мы несколько злоупотребляли, внесло свои коррективы в программу симпосиума, и, должно быть, по той же причине девки попáдали замертво и застыли в самых невероятных позах. А вы говорите – угарный газ! Я бы сказал – загадка истории, в частности, как получилось, что мы с Исидой находимся на кровати в тесной близости? Или флейтисток мне не хватило? И, опершись на локоть, я принялся их пересчитывать:

– Ать-два… Ать-два…

– Ты выиграл, – сообщила мне полусонная Исида. – Целых двенадцать раз…

– Отлично, – вяло порадовался я. – Только мне хотелось бы уточнить, что именно?

– Разве ты не помнишь? – удивилась Исида, впрочем весьма умеренно. – Возможно, это и к лучшему…

– Да чего же здесь хорошего? – зевнул я. – Если я выиграл, как ты утверждаешь, то где же приз?

– Он лежит рядом с тобой, – сказала Исида. – И не зевай как кашалот, ты нагоняешь на меня тоску, да еще с похмелья.

Ради порядка я пошарил руками вокруг себя, но ничего существенного не обнаружил, кроме обнаженной Исиды.

– Неужели? – озадачился я.

– Вот-вот, – подтвердила она.

– А как такое могло случиться, и целых двенадцать раз? – опешил я.

– Ну-у… – Исида скрестила ноги и закинула руки за голову. – Как только вчера мы заслушали все истории новоявленных шехерезад о том, как они оказались в борделе, прелюдия, само собой, закончилась и наступила пора переходить к делу. Тут я выразила сомнение, что ты сможешь осчастливить всех…

– Что значит «всех»? – нахмурился я. – Говори яснее…

– В количестве одиннадцати флейтисток, – пояснила Исида.

– И как осчастливить? – уточнил я.

– Почтить каждое лоно своим присутствием, – определила Исида.

– Тьфу, – поморщился я. – Лучше бы ты материлась.

– Нет нужды, – отбрехалась Исида. – Тебе интересно, что было дальше?

– Не очень, но продолжай, – ответил я.

– А дальше ты подтвердил свои намерения непристойным танцем, – продолжила Исида, – и заявил, что между одиннадцатью и двенадцатью нет никакой половой разницы и поэтому ты готов разобраться со всеми без исключения… Тут я должна сказать, что за время прелюдии мы достаточно выпили неразбавленного вина для того, чтобы медленно спуститься с Везувия и без разбора осчастливить все Помпеи. Однако твое бахвальство показалось мне чересчур самонадеянным, особенно по части меня…

– По какой, по какой части? – глупейшим образом пошутил я.

– Дурак, – справедливо заметила Исида. – Тогда я спросила: а можешь ли ты совершить подвиг, на который даже Геракл не отваживался? То есть способен ли ты осчастливить двенадцать раз, но только одну женщину?

– И я, конечно же, согласился? – горестно усмехнулся я.

– «Йа-йа! Натюрлих! – передразнила меня Исида. – Вас волен зи?! Чем вы хотите начать и закончить этот приятный вечер?!» – закричал ты страшно, по-варварски, и набросился на меня, как германский наемник, а флейтистки с ужасом разбежались…

– И все-то ты врешь, – снова зевнул я. – Во-первых, я не знаю германского языка, а во-вторых, начать двенадцать раз – это тебе не кончить…

– Ну, я считала только собственные оргазмы, – призналась Исида. – Qui pro quo! Одно вместо другого.

– А что приключилось с флейтистками? – поинтересовался я. – Или это Мамай прошелся по комнате?

Исида на минуту задумалась.

– Не было здесь никакого Мамая, – сообщила она. – Просто я сказала флейтисткам, что лучше не вмешиваться в наши отношения, а несогласные могут засунуть себе тютельки в тютельки. Вот почему девицы снова набросились на вино и быстро нахрюкались до поросячьего визга.

– Славно погуляли! – подытожил я. – Мало того, что мы приперлись в бордель, как оказалось, со своим самоваром, да теперь придется еще с флейтистками расплачиваться, и непонятно, за какую музыку.

И ни слова больше не говоря, мы с Исидой быстренько оделись, скрутили из простыней веревку и покинули это гнусное заведение через окно. Пусть флейтистки думают, что здесь было, когда слегка протрезвеют. Мамай или моряк Папай…

– В другой раз, когда мне стукнет в голову прошвырнуться по девочкам, пойду один, – пробурчал я.

– В другой раз я сама тебя стукну, – пообещала Исида, – если решишь прошвырнуться самостоятельно.

Выбравшись из борделя, мы прошли чуть дальше по улице, но все равно разговаривали вполголоса, чтобы не потревожить отдыхающих флейтисток.

– Да что же это получается? – возмущался я. – И не симпосиум, и не оргия, а двоеженство какое-то! Дома Юлия Феликс, словно Пенелопа, говноткачеством занимается, вырвешься на минуту в бордель, а там уже ты поджидаешь!

– А еще женщины любят порассуждать, – поддержала меня Исида, – за кого бы не вышли замуж! Только и слышишь со всех сторон, мол, я за такого придурка замуж бы не пошла, нет, не пошла! Как будто придурки и в самом деле чем-то отличаются друг от друга.

Тут, на всякий случай, я огляделся по сторонам, однако на этой злосчастной улице мне просто не с кем было помериться интеллектуальными способностями. Ни у кого ума не хватило покинуть бордель в такую рань. Конечно, самый достойный ответ на женские измышления по поводу мужчин – это презрительно плюнуть и промолчать, однако я тоже имел девять претензий к собственной музе, так называемой Мнемосине, родоначальнице всех существующих муз…

Во-первых, муза должна обладать хорошей грузоподъемностью, чтобы легко и грациозно вынести из таверны два бочонка вина и припорхнуть с этой поклажей домой для дальнейшего вдохновения;

во-вторых, муза не должна отзываться на имя Муза, иначе я представляю себе толстую и усатую еврейку из города Хайфа, очень расстраиваюсь и совершенно не вдохновляюсь;

в-третьих, муза должна вести себя тихо, а не трендеть целыми днями на лире или других музыкальных инструментах, или с подругами. В противном случае я только злобствую, а не вдохновляюсь;

в-четвертых, муза обязана хорошо готовить. А именно: наваристый борщ, харчо из молодого барашка, мясное рагу, пирожки с капустой, пирожки с яблоками, пирожки с рисом и пирожки с чертом в ступе. Вдобавок: макароны по-флотски, драники по-белорусски, пиццу по-неаполитански и люля-кебаб с улюлюканьем;

в-пятых, муза обязана быть подтянутой и готовой к соитию. Двадцать четыре часа в сутки. Потому что недолог путь от поэтического вдохновения до эрекции. (Конечно, во всяких правилах есть исключения. Ну, например, если поэт вдохновляется музой, то поэтесса – собственным мужем. А если все-таки – музой, то мы наблюдаем сапфическую связь в прямом эфире);

в-шестых, муза должна быть умной, иначе чем обусловлен ее персональный выбор;