Книга Поводок - Франсуаза Саган

– Кое-что исказила, кое-что недоговорила, – заметил я. – В сущности, и отрицать ничего нельзя, да и не хочу я…

Рассеянно я скрестил руки; мне теперь казалось, что и руки-то не мои, а того бедного молодого мужа, который… ну и так далее. Мне стало стыдно. Впервые в жизни мне действительно стало стыдно, щеки горели, я не осмеливался посмотреть ни на хозяина, ни на его клиентов. Вот гадина, даже этого она меня лишила. Теперь я и на бегах не осмелюсь показаться.

– А ты представляешь, каким подлецом будешь выглядеть, если теперь уйдешь от нее? Люди в такое верят. – Кориолан ногтем подтолкнул журнал ко мне. – Нет ни слова против тебя. Самое худшее, что она могла рассказать, звучит у нее так мило, что с ее стороны это выглядит вполне понятной слабостью, а с твоей – просто ужасно. Нет, нет. – И мой обескураженный советчик покачал головой.

Я поймал себя на том, что насвистываю и постукиваю по столу пальцами, как будто должен сделать что-то срочное – но что? А, понял теперь: собрать вещи. Я встал.

– Ты куда? – спросил Кориолан.

Я чувствовал, как мне в затылок смотрят все четверо. Что может сделать в таких случаях молодой муж с лихорадочным взглядом? Я наклонился к Кориолану и прошептал:

– Куда? Собирать вещи, старина.

И, не дожидаясь ответа, вышел. Быстрым шагом направился к своему дому, ее дому, в квартиру, где мы так долго соседствовали, после того как поженились.

Глава 10

Наши недостатки проступают гораздо быстрее и отчетливее достоинств: скупой уже понял, как сэкономить, пока щедрый раздумывает, кого бы облагодетельствовать; честолюбец успеет похвалиться, прежде чем храбрец соберется с духом; задира уже затеял драку, а миротворец еще в нее не вмешался. Приблизительно то же творится и во внутреннем мире. Лень заставила меня принять образ жизни, навязанный мне Лоранс, гораздо раньше, чем мое честолюбие толкнуло меня на поиски какой-нибудь работы, так что я уже был прикован, словно к чугунному ядру, непреодолимой ленью, но она, все равно боясь меня потерять, вскоре к другой ноге навесила еще одно ядро – респектабельность. И теперь если я брошу жену, то, без сомнения, в глазах целого света буду выглядеть как последний негодяй; то же мне сказал и Кориолан. Но Лоранс забыла, в чем самое главное наше различие. Она была воспитана в уважении к тому, что о ней подумают, я же из уроков моих полуанархических родителей вынес лишь то, что меня самого устраивало, а в том числе изрядное презрение к мнению общества. Да и сама легкость, с которой я бросился в этот брак, последствия которой невозможно было не предвидеть, должна была дать понять Лоранс совершенно ясно, как минимум предупредить, что мой задор и любовь к вызову помогут мне с восторгом встретить гнев четырехсот тысяч сентиментальных читателей. Мои любовь к вызову и задор оказались сильнее всех пут – привычки, благодарности, заинтересованности, даже лени. А эта идеальная супруга считала, что я уже по рукам и ногам связан благодаря ее писанине? Какое глубокое заблуждение!

Я вернулся домой и начал собираться. Хотя я и чувствовал себя рассеянным, но на душе у меня было легко. Ничего особенно умного или прекрасного в своем вызове обществу я не видел, но по крайней мере чувство, которому я поддался, казалось непреодолимым. Не успеешь раскинуть мозгами, как чувства уже втянут тебя бог знает во что – ну и чего, собственно, еще ожидать от них? Я укладывал вещи в чемодан и засомневался, брать ли ядовито-зеленый костюм, первый, который мне Лоранс купила и которого я когда-то так стыдился. Но и его уложил вместе с остальными. Не тот момент, чтобы нос воротить. Протестовать надо было сразу, еще в примерочной кабинке, правда, тогда я не мог себе позволить отказаться от теплого костюма, мне бы это даже и в голову не пришло. А теперь слишком поздно – хороший вкус не позволяет: лучше уже никогда, чем слишком поздно.

Я спешил, понимая, что не смогу при Лоранс складывать и перекладывать эти будущие сувениры, даже если они из габардина. Время от времени, чтобы увериться, что имею право на свои действия, наклонялся к еженедельнику, который лежал раскрытым на моей кровати, и вычитывал из ее интервью что-нибудь наугад: «Хотя она теряла все: семью, друзей, мир, – молодая женщина никогда об этом не жалела; она знала, что этот мужчина заменит ей все, как и она ему все заменит». Ну и что она хотела этим сказать? Неужели она воображала, что «заменила для меня весь мир» и, кроме нее, мне больше ничего не нужно? Я никогда не считал себя способным заменить собой весь мир для кого бы то ни было и не думал никогда, что кто-нибудь вообще на такое способен, к тому же в некотором роде я бы себе этого и не пожелал. Ее идиотская претензия страшно меня взбесила. Я перелистнул страницу: «Они встретились в одном кафе на Монпарнасе. Она увидела одинокого, худого и молчаливого юношу, в которого сразу же влюбилась, как и он в нее, – с первого взгляда».

Действительно, мы встретились в кафе на Монпарнасе, где я на всю катушку развлекался с моими приятелями-весельчаками, бренча на пианино. Она пришла со своей подружкой, флиртовавшей с кем-то из нас, и Лоранс буквально присосалась к нашей компании; она из кожи вон лезла, чтобы за нами увязаться, и, по правде говоря, мы не знали, как от нее избавиться. Мы с Корнелиусом даже разыграли ее в кости, эту дорогую Лоранс, и я ее выиграл (если я могу назвать это выигрышем). Да, она влюбилась в меня с первого взгляда, но мне понадобились недели, чтобы разглядеть ее и попривыкнуть. Первый раз я с недоверием лег с ней в постель, настолько она мне показалась воплощенным архетипом дамочки из буржуазной среды, так что темперамент Лоранс оказался для меня счастливым сюрпризом…

Я упаковал рубашки, книги, шейные платки, пластинки, фотоаппарат, лотерейные билеты, карточки лото. Оставил лишь «Стейнвей» и несколько пар слишком теплых носков, все равно я их терпеть не могу. Оба чемодана закрылись без особого напряжения: у меня полный комплект одежды, но ничего лишнего. И без малейшего угрызения совести я забрал четыре пары запонок, булавку для галстука и часы – мои военные трофеи. Прихвачу и машину (с упоением, что страховка за нее заплачена и на полгода я лишен забот по этому поводу). «Уж миллиона долларов за все это вполне достаточно», – подумал я, не без удовольствия ощущая всю свою гнусность.

Собравшись, упаковавшись, я натянул знаменитый коричневый костюм в стиле Аль Капоне и посмотрел на себя в зеркало. И мне показалось, что я уже помолодел. Я подошел к фортепиано – единственное, чего мне здесь было жаль, – и стал меланхолично наигрывать странный мотивчик на основе привязавшегося ко мне аккорда. Пока я так и сяк обыгрывал эти три ноты, в окно забарабанил дождь и, словно град пощечин и поцелуев, обрушился настоящий ливень. Я распахнул окно, высунулся – теплые струи омыли мне лицо, и целую минуту я смотрел на дождь, слушал его шум, потом аккуратно и тщательно закрыл створки, чтобы не испортить ковер. Развернулся, взял свои чемоданы и вышел в коридор. Я бы предпочел попрощаться с Лоранс, но дожидаться ее у меня не хватило бы терпения. В любом случае мне безразлично все, что она могла бы сказать; и без малейшего удовольствия я услышал, как она меня окликнула из своей комнаты: