Книга Левая сторона - Вячеслав Пьецух

Старушка примолкла, и до меня стали доходить соседские голоса.

— Опера Беллини из пяти букв?

— «Норма».

— Тогда я ему говорю, — заглушил кроссвордщиков некрупный руководитель. — «Если ты, гадина, — говорю, — не починишь сегодня передний мост, то я из тебя душу выну!»

— А он чего?

— А он отвечает: «Будет сделано, товарищ начальник».

— И все-таки это странно, — сказал я старушке. — Как это: за сорок лет не выу читься английскому языку?! Я прежде держался такого мнения: направь русского человека в понедельник на Сейшельские острова, он в среду уже стихи будет по-ихнему сочинять…

— Главная причина, что я женщина малограмотная, — сказала моя старушка. — Не помню, как в школе дверь открывается. До войны я всего и проучилась-то пять с половиной классов. Спроси меня, где находится какой-нибудь Берингов пролив, я не отвечу, вот до чего я темная!

— Действительно, — согласился я. — На сегодняшний день это звучит несколько диковато.

— Но, правду сказать, в Маунт-Верноне, штат Иллинойс, в глаза это особенно не бросается. Там, если даже с кем и побеседуешь по душам, то до Берингова пролива дело все-таки не дойдет. У меня так далеко разговор сроду не заходил…

Сказав это, старушка что-то призадумалась, и до меня опять стали доходить соседские голоса.

— Однако проходит день, проходит другой, — рассказывал некрупный руководитель, — а эта гадина, как говорится, ни шьет, ни порет. Тогда я вызываю его к себе в кабинет, достаю из сейфа небольшую монтировку и говорю: «Если, — говорю, — гадина, ты к завтрашнему не починишь передний мост, то я тебе вот этой монтировкой голову проломлю!»

— А он чего?

— Он говорит: «Будет сделано, товарищ начальник».

— Советский писатель из семи букв?

— Новиков-Прибой.

— Ты что, очумел?! Тут же два слова через дефис!

— Я исхожу из того, что, может быть, сначала он был просто Новиков, а Прибоя ему присвоили за выдающиеся литературные результаты.

К сожалению, критику этой идеи я не расслышал, потому что в следующую минуту несколько парней, стоявших в дальнем конце вагона, оглушительными голосами затянули известный цыганский романс на слова Аполлона Григорьева и, надо отдать им должное, не успокоились, покуда не спели все.

— А вообще жизнь там скучная, — вдруг сказала моя старушка. — Если бы не телевизор и расовые беспорядки, то форменная тоска.

Только она закончила эту фразу, как в наш вагон вошел подозрительный малый с каким-то, я бы сказал, плачевным выражением на лице. Он молча снял с головы кепку из искусственного каракуля и приставил ее козырьком к животу, давая понять, что он собирает милостыню. Я было застеснялся за этого малого перед американкой, но вовремя вспомнил, что она только отчасти американка. Между тем попрошайка прошел полвагона, собрав с пассажиров кое-какую мзду, в которой, я так теперь понимаю, у нас уже не отказывают никому, будь ты хоть профессорской наружности, хоть косая сажень в плечах, как вдруг его остановила тетка в цветастом платье.

— Нахальная твоя морда! — сказала она попрошайке и сделала угрожающий жест рукой. — Тебе бы камни ворочать, а ты побираешься, сукин сын!

— А почем ты знаешь, на что я милостыню прошу?! — с готовностью сказал малый, точно он только и дожидался этого замечания, причем выражение его лица немедленно поменялось на вполне работоспособное, даже злое. — Может быть, я на колхозное строительство милостыню прошу?!

— Именно что на колхозное строительство! — ядовито сказала тетка. — Я так сразу и подумала, что на колхозное строительство, прямо вся душа у тебя об нем изболелась!

— А хоть бы и на бутылку! — парировал малый. — Может быть, у меня такая биография, что хоть волком вой! Может быть, у меня настоящей профессии нету! Может быть, я настолько возвышенна я личность, что мне во всей деревне не с кем слова сказать, а меня ни одна зараза не пожалеет! Тогда как, елки зеленые?! Я уже не говорю про то, что осеменатор Алтушкина меня вообще не считает за человека…

Словом, у этого малого получился с теткой целый разговор по душам, но я их препирательства дальше слушать не стал и вообще готов был пожертвовать месячную зарплату, только бы они оставили нас в покое. Однако моя американка, мало сказать, с удовольствием вслушивалась в перепалку, она эту пару просто глазами ела. Почувствовав недоброе, я решил отвлечь ее внимание и снова заговорил.

— А как вы к нам? — спросил я старушку. — По туристической путевке или же дикарем?

— Даже не знаю, как и сказать. Наверное, все-таки дикарем, потому что маршрут у меня такой: Маунт-Вернон — Сент-Луис — Нью-Йорк — Москва — Калининская область; ведь я как приехала, так сразу в свои Тычки.

— Ну и как вам показались ваши Тычки? — настороженно спросил я.

— Родина, она и есть родина, что тут скажешь. Между прочим, там теперь отделение племенного хозяйства. Коровы все: Ракета, Планета, Комета, одним словом, сплошные космические названия. А бычки почему-то все Борьки.

— Да, — сказал я, — это действительно причудливый фа кт.

— Но особенно мне приглянулось деревенское население. Народ такой приветливый, обходительный, что я первое время немного побаивалась: сейчас попросят чего-нибудь. Но в конце концов оказалось, что им ничего не нужно. Потом, у них праздники через день и постоянные приключения. Например, зоотехник на девятое мая спалил свою баньку и сказал, что это для иллюминации. Короче говоря, я на свои Тычки нарадоваться не могу!

— Заявляю положа руку на сердце, — сказал я, — не ожидал я от вас такого ответа. Все-таки наш национальный образ жизни, как бы это выразиться… довольно оригинален.

— Что вы! — воскликнула старушка, посмотрев мне в глаза нежно и тяжело. — Ведь это же жизнь! Вы понимаете: ведь это настоящая жизнь!

Тут я призадумался, и надолго. Подперев голову кулаками, я стал прикидывать, что к чему, и до Ярославского вокзала наверняка вывел бы соответствующую мораль, если бы меня постоянно не отвлекали соседские голоса.

— Философское понятие из восемнадцати букв?

— Трансцендентальное.

— Ну ладно, говорю, раз такое дело, то я сейчас повешусь, а ты, гадина, продолжай в том же духе!

— А он чего?

— Он гнет свое: «Будет сделано, товарищ начальник».

ПАУЧИХА

В большой деревне Столетово, на улице, которая почему-то называется Московская Горка, живет старушка Марья Ильинична Паукова, по прозвищу Паучиха, миниатюрное, согбенное существо с маленьким личиком и слезящимися глазами. Марья Ильинична старожил здешних мест и в некотором роде достопримечательность, поскольку ей, наверное, лет сто и она умеет порассказать. К тому же она еще и ругательная старушка, вечно наводящая критику на существующие порядки, что удивительно и вместе с тем неудивительно для пожившего человека, который к тому же сразу после войны был председателем колхоза «Памяти Ильича». Еще интересно то, что Паучиха до сих пор сама жнет, таскает воду, занимается в огороде, каждую субботу парится в баньке и не прочь выпить рюмочку за компанию. Про нее говорят: этой бабке износу нет.