Книга В незнакомой комнате - Дэймон Гэлгут

— Да ладно тебе, — восклицает она, видя выражение его лица, — я на отдыхе, чего ты от меня хочешь.

Они с Анной добрые друзья, она ему как сестра, человек, которого он любит и который умеет его рассмешить. Человек, которого он хочет защитить. Именно в этом качестве он и сопровождает ее теперь, как ее страж. В последнем телефонном разговоре перед вылетом из Кейптауна, том самом, во время которого она пообещала ему не пить, она спросила почти вызывающе: а ты готов? Думаешь, что справишься со мной? Он ответил легкомысленно, не задумываясь: конечно, справлюсь. В то время это не казалось ему трудной задачей, потому что он всегда оказывал на нее успокаивающее, отрезвляющее влияние, она всегда слушалась его. Но теперь, всего через несколько дней после начала путешествия, он понимает, что на сей раз игра идет по другим правилам. До сих пор они всегда были на одной стороне, теперь она словно переметнулась в другой стан, в стан тех или того, чего он не знает, хотя постепенно начинает понимать, что опасность, грозящая Анне, сила, от которой ее надо защитить, находится внутри ее самой.

Первое представление о том, насколько могущественна эта сила, он получает, когда из чистого любопытства принимает полтаблетки ее транквилизатора. Эффект сокрушителен. Он сметен, положен на лопатки на целых двенадцать часов и весь следующий день ощущает слабость и чувствует себя не в своей тарелке. После этого он начинает смотреть на нее по-новому. Она глотает транквилизаторы три раза в день, и, похоже, они ее больше не тормозят. Что же это такое, что владеет ею изнутри и правит с такой яростью и властностью?

Ее болезнь, о которой он привыкает думать как о существе, отдельном от Анны заставляет ее вести себя беспокойно и экстравагантно. Пьянство лишь одно из проявлений, есть и другие. Она одержима потребностью постоянно упаковывать и распаковывать свой рюкзак, это желание овладевает ею в любое время дня и ночи, и тогда начинается маниакальное дергание молний, а на кровати вырастают стопки одежды. Он с озабоченным изумлением смотрит, как она раскладывает разные предметы одежды по кучкам — сюда рубашки, туда брюки, платья в третье место — и каждую кучку прячет в отдельный пластиковый пакет с надписью. Когда он говорит ей, что это безумие, она смеется и соглашается с ним, но это не удерживает ее от перекладывания рюкзака всего через два часа. И встает она каждое утро с первыми проблесками света. Ей прописали снотворное, которое она должна принимать каждый вечер, но она зачастую не дает себе труда следовать предписанию, и тогда он просыпается от шума — это она бродит в поисках чего-то, выходит на балкон выкурить первую сигарету. Прости, я разбудила тебя, я старалась все делать тихо. Похоже, и другие лекарства не действуют на нее. Ее настроение продолжает бешено скакать между бурной радостью и отчаянием, она может хохотать за завтраком и рыдать в середине утра. Он не знает, как справляться с этими крайностями.

Тем не менее им удается ладить. Пляж находится прямо в конце дорожки, и они каждый день нежатся там часами. Совершают прогулки, плавают, Анна делает сотни фотографий, ненасытно щелкая затвором объектива, квадратиками снимков всасывая в свою камеру мир — рыбацкие лодки в море, солнце, восходящее и на закате, капли воды на темной коже, лица проходящих мимо людей. Когда теперь, годы спустя, я смотрю на эти фотографии, они пробуждают во мне тогдашнее ощущение идиллии и невинности, которого, вероятно, не было даже тогда. Хотя по предыдущим приездам я знаю, какое это прекрасное место, и если время от времени воздух оглашается предсмертным визгом свиньи, что ж, и в раю забивают свиней.

Это случается в один из первых вечеров, когда они вместе сидят на балконе. Она говорит, что было бы приятно, если бы они могли предаться любви. Он смотрит на нее с удивлением.

— Я знаю, что это невозможно, — поспешно добавляет она, — просто я так подумала.

Следует долгая тишина. Их комната располагается на втором этаже, вровень с верхушками растущих во дворе пальм, и в последних отблесках света их листья окружает мягкое отраженное сияние.

— Анна, — говорит он, — мы не можем.

— Я знаю, знаю. Забудь.

— Твоя возлюбленная — мой лучший друг. И я не могу воспринимать тебя в таком качестве.

— Я этого и не говорила.

— В любом случае я думал, что мужчины тебе безразличны.

Она хихикает:

— Знаешь, я в этом не так уж уверена. Иногда мне приходит в голову.

Это что-то новое. Он знает, что у нее были серьезные романы с одним или двумя мужчинами, но уже довольно давно, в последние годы ее привязанности категорически склонились в другую сторону. Интересно, не является ли ее состояние просто реакцией на напряженность, которая сложилась в ее отношениях с партнершей? Анна ни разу не написала ей в Кейптаун, ни разу не позвонила, а когда он попытался предложить ей это, покачала головой и сказала, что ей не хочется, что между ними все кончено. Он же знает, что партнершу Анны ранит ее молчание.

Он не настаивает, это не его дело — в любом случае через несколько дней ее настроение изменится, — однако испытывает необъяснимое чувство вины, когда то ли тем же вечером, то ли вскоре после него она входит в комнату с каким-то американцем. Позднее она ему говорит: мы не спали друг с другом, только дурачились, но, Боже мой, как приятно, когда тебя обнимают и особым образом прикасаются к тебе.

Это ставит его в ужасное положение. Как сохранить преданность обеим? Он постоянно поддерживает связь с подругой Анны, сообщает ей о ее состоянии, но как сказать о том, что случилось? Между тем Анна рассчитывает на его молчание; если он проговорится, она сочтет это предательством. Он злится, что она втянула его в эту двусмысленную игру, и испытывает облегчение от того, что американец струсил. Следующим вечером, когда она пытается склонить его к близости, американец говорит, что должен отправить какое-то очень важное электронное письмо, а утром уезжает в город.

Она не сдается. Идея втемяшилась ей в голову, и она ищет способ ее реализовать. Она на редкость привлекательная женщина, а в нынешнем состоянии особенно, такая худенькая и горящая внутренним огнем. Вокруг нее крутятся разные мужчины. Через день или два она знакомится с Жаном, пятидесятилетним французским путешественником, живущим в той же гостинице. Когда, отправив несколько электронных писем, я возвращаюсь тем вечером в номер, они сидят на балконе, воркующие и хихикающие. Жан принял немного моих транквилизаторов, чтобы расслабиться. Хочешь тоже? Нет, благодарю. Я отступаю в комнату. В этот момент я отступаю от этой пары и в другом смысле. Я не сообщаю подруге Анны о Жане и нахожу способ разумно объяснить самому себе свое молчание: это, мол, всего лишь легкомысленный курортный флирт, ничего более, через несколько дней он уедет, а ей это, может быть, даже полезно. И как можно воспринимать Жана всерьез — унылый, мертвенно-бледный человек, меланхолически-безучастный, высокопарно произносящий пошлости. У себя в Париже он работает строителем и попутно занимается скульптурой. Утверждает, что когда-то танцевал с Нуриевым.

Видно, именно это искала Анна, она серьезно увлеклась им, вдруг началось — Жан это, Жан то. В конце концов они, взяв напрокат лодку, отправляются на несколько дней куда-то дальше вдоль побережья. Мне это не нравится, я пытаюсь отговорить ее, но она лишь смеется: у меня все прекрасно, не беспокойся обо мне. Он и правда слишком суетится вокруг нее, вероятно, его заботливость лишь усугубляет ситуацию. Может, ей и впрямь лучше немного отдохнуть от него. Он и сам испытывает облегчение, пусть и смешанное с сомнением, приятно сбыть ее с рук хотя бы ненадолго. Ведь он приехал сюда не только в качестве дуэньи, ему нужно поработать, и, пользуясь ее отсутствием, он принимается за дело, исписывая словами страницу за страницей. А с Анной он договаривался, что, когда Жан отбудет домой, они поедут на юг, так что очень скоро эта интермедия закончится.