Книга Казанова - Эндрю Миллер

Он зажмурил глаза, а когда снова открыл их, то увидел, как к нему движется окутанный паром человек. Какое лицо! Похож на алтарного служку, готового изнасиловать монахиню.

— Мой дорогой Сейнгальт!

— Приветствую вас, Гудар. Эта баня — сущий ад, и вы должны чувствовать себя здесь как дома.

— Я рад, что вы вновь вернулись к нам, шевалье. А в свете уже решили, что вы скрылись во Франции от чар одной молодой особы.

— Уж вы-то могли бы не поддаваться слухам.

— Я? Знаете, я слышал одну замечательную историю. Человека, как две капли воды похожего на вас, видели работавшим на…

— Довольно! Я остановился у Ла-Корнелюс.

— У Корнелюс? Бедняжка, говорят, что ей суждено плохо кончить. Я понял, что вскоре ее должны арестовать за долги и никто из друзей-аристократов не протянет ей руку помощи.

— Да, верно, что она лишь изредка покидает дом. Когда знает, что безопасность ей гарантирована.

— К вашей чести, Сейнгальт, вы не бросили ее в беде. Но, наверное, вам все же скучно с ней. На вас просто лица нет.

— Вы опять хотите стать моим врачом?

— Вы должны знать, что я заинтересован в вашем благополучии, как в своем собственном.

— Если вы пришли занять у меня деньги, Гудар, то, как видите, в настоящий момент у меня ничего нет.

— Деньги? Думаю, что вряд ли. Я даже слышал, что прошлой ночью вы проигрались в пух и прах в «Кофейном дереве».

— Если человек не способен рисковать, ему незачем садиться за игорный стол.

— Вы правы. Но разве у каждого не должен оставаться какой-то запас на черный день?

— Я не из тех, кто готов погибнуть из-за карточного проигрыша, и вам это известно.

— Да, я знаю, мой дорогой шевалье. У нас обоих есть свои системы. Мы умеем сохранять присутствие духа, как бы ни легла карта. Но я имел в виду не только деньги. Вовсе нет. Человек может лишиться многого другого и в конце концов погубить себя.

— Например?

— Лишиться доброго имени, своей репутации.

— Это мираж.

— Ему может изменить удача.

— Лишь глупцы полагаются на удачу.

— Потерять мужество и присутствие духа.

— Венецианцы никогда не теряют мужества и присутствия духа.

— Он способен сойти с ума.

— Они не сходят с ума.

— Тогда он может потерять себя.

— Как это человек может потерять себя? Гудар?.. Гудар!

— Разве вы не слышали, мсье?

Когда шевалье вышел из бани и двинулся к карете, чтобы ехать через предместья к себе на Пэлл-Мэлл, Гудар заглянул в окошко изящного экипажа и пригласил Казанову вечером на раут к миссис Уэллс.

— А кто там будет? — полюбопытствовал шевалье, плотно завернувшись в плащ после банного жара.

— Вам нечего опасаться, — засмеялся Гудар. — Шарпийон туда не пригласили.

— Я совсем не думал о ней.

— Однако она о вас думает.

— Ха.

Казанова захлопнул окошко. Экипаж понесся к Лондону.

глава 13

Миссис Уэллс, сводня высшего ранга, славилась своими «раутами», «сборищами» и «посиделками». Шевалье Гудар и Сейнгальт прибыли вскоре после девяти вечера, и на улице у ее дома уже теснились кареты. Молоденькие форейторы в новых, с иголочки, и, очевидно, одолженных на вечер ливреях сидели сзади, на облучках, задирали друг друга, распевали хулиганские песенки и усердно поливали грязью чужих хозяев.

Внутри, в залах, было трудно дышать от обилия собравшихся — людей «первого сорта» или, вернее, «второго сорта». Каждый заглядывал соседу через плечо, пытаясь найти более интересного и влиятельного собеседника. Мужчины были краснолицы, пьяны и скучны, а женщины в пышных платьях скользили бесшумными стайками и стреляли глазами, как из ружей. В центре зала играл квартет. Музыканты успели вспотеть от натуги, но при том гомоне, который стоял в зале, могли бы играть хоть на спущенных струнах. Какой шум и грохот, какой несмолкаемый прибой болтовни! Даже о самых деликатных подробностях приходилось кричать своему спутнику на ухо! Не похоже было, чтобы где-то подавали напитки, не говоря уже про обильное угощение. Казанова чуть не задохнулся и тут же стал мечтать о холодном, дымном вечернем лондонском воздухе.

— С какой стати мы сюда явились? — заорал он на ухо Гудару.

— О чем вы?

— Зачем мы сюда пришли? Здесь нечем дышать. Я не говорю по-английски. И подхвачу тут какую-нибудь заразу.

— Уж это правда! — громко откликнулся Гудар, которого чуть не сбил с ног военный, с трудом сдерживавший приступ тошноты. Когда он пробрался сквозь толпу и толкнул Гудара, тот как ни в чем не бывало обратился к Казанове: — Великолепный прием!

— Вы болтливая мразь, Гудар.

— Несомненно, — отозвался Гудар, рассеянно кивнул и дал знак миссис Уэллс, поглядевшей на них в театральный бинокль.

— Вы могли бы торговать собственной матерью, — продолжал Казанова с дружеской улыбкой. — От вас разит козлиным пометом, а ваш член не больше кладбищенского червя…

Он забавлялся, швыряя эти оскорбления в лицо своему собрату по приключениям, собрату по духу. И лишь через несколько минут, когда его фантазия начала иссякать, понял, что Гудар, отвечавший невнятными междометиями, играл в ту же самую игру.

Человеческая волна, внезапно устремившаяся в холл, подхватила Казанову и Гудара и вынесла из гостиной к нижним ступеням лестницы миссис Уэллс с колоннами из вязов. Несколькими ступенями выше стояла знаменитая лондонская куртизанка Китти Фишер, дочь немецкого портного-иммигранта, и ела банкноту, положенную на бутерброд с маслом. Казанова узнал ее, хотя формально их не представляли друг другу. Это была банкнота в тысячу фунтов, подарок богатого поклонника, которому доставляло удовольствие, когда женщины в буквальном смысле проедали его деньги. Шевалье ослепил блеск драгоценностей на платье девушки, и он подумал: вот истинный символ города и символ времени. Девушка ест наличность, а будь ее нос на полдюйма длиннее, сидеть бы ей в отцовской мастерской и пришивать бы пуговицы при свете тусклой, тонкой свечи.

— С ней до сих пор можно забавляться, — произнес Гудар, выглянув из-за плеча Казановы. — Как обычно и за твердую цену. Без всяких церемоний. Если вы, Сейнгальт, интересуетесь…

Что за существа были эти куртизанки! Женщины, славившиеся своей вызывающей порочностью. На ней и только на ней основывалась их репутация. Ими восхищались, но в женах и дочерях те же качества не вызывали у мужчин ничего, кроме сурового осуждения. Он покачал головой. Скольких он знал, знаменитых и безвестных, обедал с ними, наслаждался их кокетством и ловкими приемами, овладевал ими в парках, в отдельных кабинетах ресторанов, в каретах и с годами все чаще замечал у многих из них фальшивую улыбку и не желал себя обманывать. На мгновение он подумал об отце Китти. Она была еще очень молода, и блеск ее нарядов привлекал к ней постоянное, весьма двусмысленное внимание. Тревожило ли ее это? Хватало ли у нее ума отчаиваться? Отчего он вдруг так расчувствовался? Сентименты хороши в молодости, а ему незачем принимать судьбы куртизанок близко к сердцу.