Книга Ангел Рейха - Анита Мейсон

– Подумай над моими словами, – сказал Вольфганг.

– И что, по-твоему, произойдет? – спросила я.

– Он выступит против штурмовиков, старые они товарищи или нет Революционное краснобайство – сплошное вранье. Наш лидер – типичный буржуа.

– Ах ты ублюдок, – сказал Дитер.

Официант принес наш заказ, и потом весь вечер мы старательно говорили на другие темы, поскольку хотели остаться друзьями.

Я все еще находилась в Берлине, когда это произошло. В предшествующие дни слухи множились, и эсэсовцы в черных мундирах маршировали и проезжали в битком набитых грузовиках по улицам.

Однажды в пятницу днем я шла по Александер-плац, когда мимо меня пробежала группа штурмовиков с растрепанными волосами и дикими глазами. Через несколько минут я увидела толпу штурмовиков, медленно втекавшую в казармы. В тот день все они получили месячный отпуск.

Расстрелы начались той же ночью. В роли палачей выступали эсэсовцы и полиция. Армия оставалась в стороне.

Они взяли всех командиров штурмовых отрядов. На баварском курорте они взяли лидера движения, Рема (по слухам, находившегося в постели с мальчиком), и расстреляли его, когда он отказался застрелиться. Они расстреливали старых служак, полных энтузиазма мальчишек, заигравшихся политиков и людей, которые не представляли для них никакой опасности, но, вероятно, видевших что-то такое, чего видеть не следовало.

В понедельник расстрелы прекратились, и наступило душное, тягостное затишье.

В наступившем затишье я поехала поездом обратно в Дармштадт. По дороге к ангарам я увидела Дитера. Он стоял, опершись об изгородь, и смотрел в пустоту невидящим взглядом.

Он повернулся ко мне. У него было серое лицо.

Однажды вечером я поехала во Франкфурт и села в автобус, идущий к зоопарку.

Там собралась половина Франкфурта. Я протискивалась и проталкивалась через толпы детишек, глазевших на обезьян, к птичьему вольеру. В тот теплый осенний день запах зоопарка чувствовался особенно сильно: запах старой шкуры, блох и тоски.

В первой клетке сидели попугаи, яростно вцепившись когтями в прутья решетки и сверкая ониксовыми глазами. В следующей спали на насестах какие-то комочки перьев. Я не нашла Уби. Я не обнаружила никаких признаков его присутствия.

Пробравшись между мусорными баками и грудой табличек «По газонам не ходить», я прошла по дорожке и постучала в дверь с надписью «Администрация».

Мне открыла женщина в очках с толстыми стеклами и спросила, что мне угодно. Я сказала, что хочу видеть смотрителя или его помощника. Она ответила, что это невозможно. Я сказала, что не имею возможности приезжать во Франкфурт часто, что я недавно передала в дар зоопарку птицу и хочу справиться о ее самочувствии. Она сказала, что зоопарк получает много нежелательных даров. Я сказала, что вряд ли они часто получают в дар южноамериканских грифов.

Женщина смерила меня холодным взглядом и ушла, потом вернулась и позволила мне войти.

Мы прошли по коридору в комнату с зарешеченным окном, где стоял стол, заваленный гранками какой-то книги, а за столом сидел на табурете пожилой мужчина в мятом синем костюме и правил гранки. Он извинился, что меня заставили ждать.

– У нас очень маленький штат служащих, – сказал он. – Стоит только появиться хорошему практиканту, как его сразу же забирают на военный завод. К счастью, я скоро ухожу на пенсию. Не знаю, что тут будет после моего ухода. Надеюсь, кто-нибудь будет следить за тем, чтобы бедных зверушек кормили. Чем могу быть полезен?

– Я работаю в Исследовательском институте планеризма. Мы посылали вам южноамериканского грифа. Мне бы хотелось его увидеть.

– Ах, гриф, – сказал мужчина и немного помолчал. Он сидел на своем табурете, прислушиваясь. Снаружи доносились душераздирающие визги и вопли. – Очень сожалею, но ваш гриф умер.

Я сидела неподвижно. В солнечных лучах, пробивающихся сквозь решетку окна, плясали золотые пылинки. Странно, что известие о смерти грифа так потрясло меня.

– А от чего он умер? – спросила я. – От старости?

– О нет. Это была молодая птица. Никаких явных признаков болезни не наблюдалось. Просто некоторые птицы не живут в неволе.

– Нам не следовало ловить его, – сказала я.

– Ну так поймали же. – Мужчина глубоко вздохнул, опечаленный скорее собственными мыслями, нежели разговором со мной. Потом сказал: – Но когда в клетки сажают людей, что значит какая-то птица?

Не вполне поверив своим ушам, я развернулась и уставилась на него.

Он улыбнулся:

– Ваш гриф, между прочим, был самкой. Хотя, конечно, это не имеет значения.

Глава восьмая

– Где мы находимся, черт побери? – раздается громкий раздраженный голос у меня над ухом.

– Около Карлштадта, – кричу я в ответ.

– Где?

– Карлштадт.

Генерал сердито молчит. Я не знаю, сердится ли он потому, что забыл, где находится Карлштадт, или потому, что забыл, зачем мы летим в том направлении, или потому, что ступня у него разворочена бронебойной пулей.

Он откидывается на спинку своего кресла, но потом опять наклоняется вперед, чтобы снова заорать мне в ухо. «Бюкер» вздрагивает от порывистых движений генерала.

– Когда мы доберемся до Кейтеля?

– Не знаю, – кричу я во весь голос.

Разумеется, я не знаю; он прекрасно это понимает. Будет удивительно, если мы вообще доберемся дотуда; а окажись у нас на пути неприятельские войска, нам придется облетать их стороной, для чего у нас недостаточно топлива.

Словно устыдившись, он резко откидывается на спинку кресла. Но через несколько секунд я чувствую, что он опять нависает над моим плечом. От генералов так легко не отделаться.

– Вы следуете курсом, который мы наметили в Рехлине?

– По мере сил. – Я начинаю злиться. Я кричу: – Идет война, генерал!

– Я знаю, капитан.

У меня звание капитана гражданской авиации. Я не подчиняюсь генералу. Полагаю, у меня есть основания этому радоваться.

У него, вероятно, тоже.

Но он думает совсем о другом. Я начисто забыла нечто чрезвычайно важное, и он заставляет меня вздрогнуть от неожиданности.

– Фельдмаршал! – оглушительно рявкает он мне в ухо.

Да, действительно. В бункере он получил повышение в звании. Как только он пришел в себя после операции на ноге, в освещенном оплывшими свечами подземном помещении, стены которого сотрясались от разрывов артиллерийских снарядов, он получил высшее воинское звание вооруженных сил.

Все равно для меня он останется генералом. Он был генералом, когда мы с ним встретились; он был генералом много лет. Какой смысл переучиваться теперь?