Книга Мусульманский батальон - Эдуард Беляев

Прочитал я все это. Рассказывает вроде человек достойный, но что-то меня уж больно заело — знаю, что не было такого факта. Голов был старшим своей группы в третьем экипаже — борт № 038. О гибели переводчиков майор насочинял — их не было в десанте, так что скорбеть не следует — люди и смерти придуманы. Насчет механика-водителя. Как бы и что там ни происходило — нет никаких позорящих его нюансов. Что произошло, если и принять на веру написанное „комитетчиком“? Мальчишка, по существу ребенок, не по своей воле брошен произволом судьбы на „мясозаготовку“. В его сторону из рогатки в детстве не стрельнули, а тут десятки стволов, и — как им ощущалось — все палят в него одного, с целью убить. Даже если и сбежал слабак? Так он же, по утверждению майора, сам добровольно вернулся. И задание, между прочим, свое выполнил до конца, и машину сохранил в целости, своим ходом в расположение пришел. Почему майор врет? Он забыл, а может, и не знал никогда, что из десантного отделения, как ни силься, невозможно увидеть самого механика-водителя и отследить его действия. Заснул ли воин, в бега ли подался — в этом не под силу разобраться даже самому бдительному чекисту».

Нижеприводимую «исповедь трусишки» я повстречал в документах и привожу ее, ничего не исправляя: ни имени (уж коль оно обнародовано), ни ошибок, «отлитературивая» текст. А «трусишка» — написал с умыслом: вот вы прочитаете и поймете, насколько его признание искренне, насколько покаяние чисто и насколько еще мальчик ходил в тот бой… Рядовой Хамза: «Пока ехали к дворцу, выстрелили по нему несколько раз из пушки. Через некоторое время по нашей БМП начали стрелять. Мне стало совсем страшно. Когда подъехали, командир БМП дал команду выбираться из машины. Все „старики“ попрыгали из отсека. Я тоже в порыве рванул на выход, но увидел, как один из „стариков“ упал, получив пулю, и не вышел из БМП. Несколько мгновений я боролся с собой — выходить или нет. Все-таки заставил себя выйти. Точнее, выползти наружу. Там залег и огляделся. Часть „стариков“ вошла во дворец, но большинство было еще снаружи… Со всех сторон стреляли. Было очень страшно. БМП пытались стрелять по дворцу. Одна стала сдавать назад, чтобы достать пушкой 2-й этаж, и наехала на кого-то из наших. „Старики“ стали со всех сторон заходить во дворец. Кто бегом, кто ползком, кто в двери, кто в окна. Несколько человек из нашей роты тоже рванули туда. Ротный что-то кричал: то ли звал назад, то ли в атаку, я не расслышал. По крайней мере, не побежал. Сколько наших побежало, не помню. Много „стариков“ были ранены еще на подходе к дворцу. Ранило и некоторых из нас. В том числе командира роты и командира взвода».

Из письма Шарипова: «Вранье, техника в колонне не останавливалась. Было замешательство, когда БМП уткнулась в выступ при въезде на площадку у дворца. И это — все, Эд, можешь мне поверить, ты хорошо знаешь и меня, и мое отношение к неправде».

Мнение замполита Рашида Абдуллаева: «Такой эпизод с механиком-водителем — дурной вымысел, за такое нехорошее Голову надо сказать публичное „фэ“. Его неправда — от его ущербности. В той обстановке он был не „шестерка“, но пешка. Его тело, его профессионализм, его оружие с патронами и гранатами тупо доставляли, уже не спрашивая, желает он того или нет, не интересуясь его мнением и обуреваемыми эмоциями. Он был рядовым в десанте при погонах майора. Кстати, все пятеро водителей, участвовавших в штурме, были награждены. Струсь кто — шиш бы дали на хлопковом масле. Врет Голов и о расстреле блокпоста. Когда наша БМП доставила их десант к зданию, в будке поста укрылись и перевязывали раны их же бойцы из подбитого экипажа, а афганцев след пропал, или уже остывал вместе с их бренными телами».

Дополнение от себя. Первое. Среди пяти погибших кагэбистов и одного «мусульманина» в ту ночь не было переводчиков-таджиков.

Второе, и главное, — Голов не был командиром личного состава отряда ГРУ и не мог принимать решение о замене кого бы то ни было, если бы даже факт «побега» механика-водителя и имел место. За вмешательство в свои действия командир БМП № 038 старший сержант Шухрат Мирзоев имел право и, более того, был обязан — по законам военного времени и велению боя — употребить все меры, вплоть до применения оружия. Проще — пристрелить бойца КГБ, в данном случае, майора Голова Сергея Александровича. Именно — пристрелить, как… а не «почетно расстрелять»…

Третье. К тридцатилетию штурма, в декабре 2009 года, скорый на заявку в духе героики — «знай наших» Николай Берлев, вспоминая минувшие дни и битвы, где вместе рубились они, кагэбисты, не преминет поделиться и таким поминанием: «Отмечу: Виктор — единственный человек, который довел машину непосредственно до цели. Не механик (!), а Карпухин. Иначе штурму была бы крышка, говорю как есть, и нас бы всех перебили. А он руководил машиной и довел ее до спасительной зоны возле парадного подъезда Тадж-Бека. Одна только БМП дошла, все остальные остановились, оказавшись в поле видимости защитников дворца, и были поражены огнем противника».

Вот так просто, мило, неправдиво, просто лживо — величаво… И кто сказал, что один в поле не воин…

Глава шестая

РАСПНИ, РАСПНИ ЕГО!

Кого ж это так — точно воры вора пристреленного — выносили? Или изменника, или с проходного двора по воровскому маршруту доставляли в небытие… Каким удивительно ясным светом освещено убийство Хафизуллы Амина! В какой высокий смысл облекли изуверство и палачество… Как окрылили бесчеловечность свято осуществленным долгом и возвели в ранг завидного достоинства… Как прошлое навсегда остается в настоящем, да еще и привлекательным к тому же? Думаю так, что… Неправое дело — выполнение задачи любыми средствами, когда правила ведения войны объявляются вне закона, вседозволенность, без оглядки на моральные и нравственные устои; цинизм самой сути операции, выраженный в снятии запрета на элементарное убийство женщин и детей, мужчин, по воле случая оказавшихся в доме. Все это позволило нашим бойцам перешагнуть через естественные нравственные барьеры и условные идеологические ограничения.

1

Нас вытребовали, и мы пошли. Не раздумывая и не загадывая. Тот, кто призвал, невысокого роста, показался мне исполином на фоне горящего дома, в опаленном проеме черного лаза — парадного входа. За спиной его пульсировали квантовые вспышки и взъерошенными мерцающими пунктирами вычерчивали отдаленный и по облику совсем не злющий! — образ местечковой схватки.

Фигура его — сама мощь: круглое безвольное лицо, в разводах крови по щекам и лбу, рот широко раскрыт в крике, ноги расставлены стойко — сила и твердь, рука правая выброшена вперед и вверх — привлечение внимания, левая, в пообтрепанных бинтах, наскоро обвита, куртка кожаная вразлет, левая нога выпростана в продолжении стремительного шага. Он явился некстати, вышел из небытия, неожиданно возник из громов и дымов — тем поразил и отрезвил. Он, тогда неузнанный мною, будто бы вытесанный из камня, ступил на землю, и, повинуясь этому человеку-солдату, глыбе этой из впечатлений моего детства о Великой Отечественной, мы, безропотно подчиняясь ему — призраку войны, легко и с радостью позволили увести нас за собой — в шумную бездну адову и пекло.

Байхамбаев через годы несет эту картину-воспоминание в себе и редко с кем делится страницами жития своего настоящего: «Я многое стал забывать из того прошлого, но Бояринова, который зазвал нас тогда на помощь, уже израненный, контуженый, в полуметре от потустороннего мира, — мне не забыть никогда».