Книга Теннисные мячики небес - Стивен Фрай

Нед не сомневался в том, что коллега Оливера Дельфта, мистер Гейн, – сумасшедший или преступник. Он избил Неда, переломал ему кости и с помощью двух отвратительных, уродливых, злобных и свирепых психопатов, чьи мертвые, зверские глаза будут теперь вечно его преследовать, увез куда-то на край света. Здесь с ним обращаются с добротой и участливостью, но тем не менее держат привязанным к кровати в запертой комнате с решеткой на окне. Что все это может значить?

Где-то Оливер Дельфт и отец заняты его поисками. Возможно, мистер Гейн потребовал выкуп. В способностях Дельфта и влиянии отца Нед не сомневался, и это наполняло его уверенностью в том, что содеянное не сойдет Гейну с рук.

Но пока-то, пока, что думает отец? А Порция, что с нею?

Странно, но в ярких, живых снах к нему приходил отец, а не Порция. Когда же он бодрствовал, представляя себе, что станет делать, вернувшись домой, когда думал о школе, о местах и людях, которых знал, образ Порции тоже никогда его не посещал. То, что надо прикладывать усилия, чтобы подумать о ней, Неда не особо тревожило. Наверное, он просто боится, что Порция сердится на него за это исчезновение. Возможно, думает даже, что он сбежал. Быть может, боится, что чем-то разочаровала его, когда они были вместе в спальне, – вот он и улизнул, как трус, при первой же возможности. Когда все наконец уладится, Нед отвезет ее в какую-нибудь сельскую гостиницу, и там они смогут узнать друг друга получше.

Первое время Нед тешил себя надеждой, что Рольф принесет ему что-нибудь почитать. Теперь, когда ремни ослаблялись, он садился без особых усилий и потому полагал, что сможет держать книгу. Чтение помогло бы скоротать время, которое ныне, когда боль утихла, а успокоительные средства все реже и реже глушили разум, тянулось куда мучительнее, чем прежде. Кроме того, он получил в школе список обязательного чтения, а сейчас уже был конец летнего триместра, и Нед не хотел отставать от других. Вследствие всего этого Нед начал при каждом появлении Рольфа приставать к нему с одним и тем же вопросом:

– С добрым утром, Рольф. Я вот подумал… Здесь случайно нет никаких книг?

– Рольф, я правда двигаюсь уже достаточно свободно, чтобы читать…

– В общем, неважно, какие это будут книги, но если бы вы нашли что-нибудь по истории Европы…

– Может, стоит спросить доктора Малло, что он об этом думает, но я, честное слово, уверен, что чтение поможет мне быстрее поправиться…

– Вы не спрашивали у доктора Малло? Что он сказал?

– Рольф, пожалуйста! Если вы понимаете, что я говорю, нельзя ли мне почитать что-нибудь? Все, что угодно.

– Рольф, я хочу видеть доктора Малло. Понимаете? Вы… говорить… доктору Малло… прийти ко мне, да? Скоро. Я видеть доктор Малло. Это очень важно…

В душе Неда закипал гнев, и гнев этот заставил его совершить роковую ошибку. Не может быть, сердито решил он в одну из бесконечных, одиноких ночей, чтобы Рольф совсем ничего не понял. Он просто жесток, причем жесток намеренно.

И однажды утром Нед не выдержал:

– Что говорит доктор Малло о моих книгах? Скажите.

Рольф продолжал методично расстегивать ремни, готовя Неда к уколу.

– Я хочу знать, что говорит доктор Малло. Скажите мне.

Рольф молча протянул ему пустую бутылку для мочи.

Кипя от горькой несправедливости происходящего, Нед сунул бутылку под одежду и начал наполнять ее, а гнев между тем все нарастал и нарастал.

Рольф склонился над ним со шприцем, и Нед, доведенный до исступления и размеренным спокойствием этой процедуры, и молчанием, резко рванул бутылку вверх и выплеснул ее содержимое Рольфу в лицо.

По меньшей мере пять секунд Рольф простоял совершенно неподвижно, не мешая моче стекать по лицу и капать с подбородка.

Вспышка Неда мгновенно угасла, и он попытался, безуспешно впрочем, подавить смешок. Рольф неторопливо наклонился, положил шприц на снабженный колесиками столик, взял полотенце, аккуратно сложил его вчетверо и промокнул лицо. Что-то в холодной бесстрастности его поведения обратило веселье Неда в страх, и он, словно трехлетний ребенок, залепетал извинения:

– Пожалуйста, не говорите доктору Малло! Простите меня, Рольф, простите! Но я хотел только… мне так жаль, я не понимал, что делаю…

Рольф обеими руками показал Неду, что тому следует лечь, – обычный его жест, свидетельствующий, что он намерен застегнуть ремни.

– А как же укол? Укол, Рольф…

Рольф пощелкал застежками и теперь стоял, склонив голову несколько набок и глядя сверху на Неда.

– Рольф, мне действительно очень жаль, я обещаю…

Рольф положил обе ладони, одну поверх другой, на здоровое плечо Неда и, навалившись всем весом, принялся месить его, как пекарь месит тесто. Выворачиваясь из сустава, треснула кость.

Рольф легонько кивнул, развернул столик и выкатил его из комнаты. Через несколько часов Нед лишился голоса. Крик, казалось, изодрал его горло в клочья.

Последующие, растянувшиеся на целую вечность дни Нед лежал в одиночестве и скулил. Никем не посещаемому, не получающему никаких лекарств, купающемуся в собственном поту и моче, ему нечем было занять свой мозг, кроме двух страшных фактов и одного невыносимого вопроса.

Во-первых, Рольф вовсе не вышел из себя. Если в он сделал то, что сделал, в приступе гнева, в миг, когда Нед смеялся прямо в его залитое мочой лицо, тогда еще могла сохраниться какая-то возможность примирения, возможность выпросить прощение. Тогда поступок его был бы ужасным, но человеческим.

Во-вторых – Нед плакал и плакал от жестокости случившегося – Рольф совершенно обдуманно занялся здоровым плечом Неда, левым. Правое, еще не до конца сросшееся после увечья, он не тронул. А такая безжалостная, методичная жестокость никаких надежд не оставляла.

Третьим же шел вопрос – вопрос, заслонявший собою все, пока Нед шептал и шептал его, обращаясь к себе самому.

За что? В чем его преступление? Именем Иисуса…

За что?

3. Остров

Наконец-то, наконец-то, наконец-то, наконец-то.

Бумага.

Две ручки.

Вернее, фломастера – это чтобы я не поранился. И не поранил кого-то другого.

Очень трудно описать чувство, которое возникает в сжимающей фломастер руке. Я давно уже не держал ручку. На каждое слово у меня уходит по сто лет. Я отвлекаюсь, с таким напряжением следа за рукой, что она начинает смущаться и забывает, как выводить простейшие буквы.

Примерно то же было с голосом. Иногда я по целым дням не произносил ни слова. Боялся разговаривать сам с собой. А иногда до меня доносились какие-то чужие голоса, звучавшие, как голоса безумцев. И мне не хотелось, чтобы мой звучал так же.