Книга Интервенция - Алексей Щербаков

— Это так называемая «красная Выборгская сторона». Про нашу Октябрьскую революцию доводилось слышать? Вот с этих-то заводов и шли рабочие на штурм Зимнего…

Наконец, они, проехав под железнодорожным мостом, свернули на какую-то боковую улицу.

— А вон тот дом видишь? Оттуда-то Ленин в Смольный и дернул. И началось веселье…

Они въехали в открытые ворота и оказались на обширном дворе, окруженном мрачными низкими зданиями из все того же темно-красного кирпича.

— Нам — туда, — скомандовал Кукушкин.

Вся честная компания прошла в одно из зданий, в которое вело множество трамвайных путей. Депо, надо полагать. Но это было не просто депо. Внутри оказалось нечто вроде музея. На путях стояли разнообразные трамвайные вагоны. Джекоб, конечно, не был специалистом в трамвайном деле — но кое-что из представленных образцов он узнал. Вон вагончик, очень похожий, на те, которые развозят туристов в Сан-Франциско. И еще экспонат. Такие же журналист видел на старых фотографиях американских городов. Один же вагон… Алый, вырви глаз. Ну, точно он!

— Узнал? — Спросил Кукушкин, проследив взгляд журналиста. — Теперь убедился, что я тебя не обманул? Я-то раньше ничего не знал. Но вчера пришел сюда… Не в это депо, а в соседнее.

— Зачем?

— Ну, люблю я их. Это ж трамваи! Им бегать надо — а они стоят тут. Им ведь грустно. Я их и навещаю. Я-то думал, когда шел сюда работать — просто денег подмолотить. А хрен там. Тут особая жизнь. Особенно, когда едешь на первом утреннем трамвае, а еще чище — когда ночью на дежурке. Есть такой трамвай, который ночь напролет катался по городу. Такого насмотришься…

Кукушкин снова покосился на Ваську и продолжал:

— Ну, вот, вчера пришел я свой трамвай проведать, на котором работал… Потом сюда заглянул — и увидел, что этот-то, алый, бегал. Я такие дела понимаю. Определил — что трамвай допер до ворот и двинул в сторону Ушаковского моста. Хочешь, войдем внутрь него, посмотрим? Не парься, он сейчас с тобой не улетит.

Журналист зашел с Кукшкиным внутрь машины. Трамвай как трамвай. Просторный салон с деревянными скамейками вдоль бортов. Но — витал в салоне едва уловимый запах каких-то экзотических благовоний, которыми пахнут лавки «индийских» товаров.

— Убедился?

— Ты обещал еще кое-что рассказать.

— В главном я тебя не обманул? Ну, и тут не обману.

Джекоб выдал Кукушкину обещанную штуку баксов. Журналист уже усвоил некоторые обычаи этой страны — поэтому, когда вернулись к джипу, он достал прихваченную бутылку.

— Теперь приступим к теоретической части, — Сергей сделал большой глоток, потом полез в карман своего видавшего виды пиджака и вытащил две тоненькие книжки.

Одна была хорошей качественной ксероксной копией какого-то старого стихотворного издания — об этом говорил хотя бы непривычный шрифт. Каждая эпоха имеет свой почерк в книгоиздании. Джекоб взглянул на низ титульной страницы. Ага, 1922. И перевел взгляд на заглавие. «Николай Гумилев. Огненный столп».

— Дай сюда.

Сергей перелистал книжку и протянул журналисту.

Стихотворение называлось «Заблудившийся трамвай». Начав читать, Джекоб ошеломленно поднял голову. Все точно. Он самый.

— А вот еще.

Джекоб взял другой материал. Это был ксерокс, сделанный с машинописных листов.

«В звездную изморозь ночи выброшен алый трамвай» — прочел журналист.

— Это уже конец пятидесятых. Забытый поэт Роальд Мандельштам.[19]А жаль, что его забыли. Хорошо писал мужик.

Что-то не сходилось. Джекоб напряг память. Опять вспомнились фотки тридцатых…

— Но ведь этот трамвай — не двадцатых годов.

— Конечно. Это «американка». Сороковые. Ведь почему окна фанерой забиты? В таком виде трамваи вышли на линию после той страшной блокадной зимы. Гумилев — тот, конечно, на другом катался. Вроде вон того, что в углу. Да этот ведь тоже не так уж давно восстановили. Только ведь какая разница? Может этот поехать, а может и тот. А может — совсем современный. Главное — что поехал. Да и разве в вагоне дело? Трамвай — он без электричества двигаться не может. А этот — мог…

Как и в разговорах с Васькой, Джекоб почувствовал себя маленьким ребенком, которому рассказывают сказки. Но не потому, что хотят обмануть — а потому что иначе он не поймет. Ну, ладно, поймем… Он решил задать еще один актуальный вопрос:

— Так почему уехали солдаты, а возвратились какие-то кришнаиты?

— Вот, в натуре! Глядишь в книгу, а видишь фигу! Тяжело с вами, американцами. Читай:

«Старый вокзал, на котором можно

В Индию Духа купить билет».

— Понял? Вот они и купили. А что там они в этой самой Индии Духа набрались — так, знаешь ли, каждому по уму.

— Так быстро?

— Кто тебе сказал, что быстро? Может, они там несколько лет валандались. Время — понятие относительное, как говаривал Альберт Эйнштейн.

Бутылка показывала дно, когда Джекоб задал еще один коварный вопрос:

— Слушай, а ты вот сказал, что любишь эти трамваи. А ведь выдал?

— Ну, во-первых, голод не тетка. Жрать-то что-то надо. А во-вторых, ты ведь к своим офицерам не побежишь докладывать… Я ведь не дурак. Я соображаю.

Прав ведь был, гад. Джекоб знал, что не побежит. И даже не потому, что опасался сесть в психиатрическое отделение — в компанию к тем самым немцам. Как-то получалось, что он уже играл в некую совсем свою игру. Тут — как в том же трамвайном движении. Раз уж поехал по колее — то придется двигаться до конца — куда бы тебя эта колея не завела. А вела она куда-то совсем в непонятную сторону — в глухие питерские улицы.

— Интересно, как они отреагируют на эту трамвайную историю? — Подумал Джекоб, и поймал себя на мысли — миротворческий корпус был для него уже «они»…

На пресс-конференции царила тихая паника, местами переходящая в громкую. Где была горластая и зубастая журналистская братия? Акулы пера превратились в маринованных килек. Они бы, возможно, улетели домой, но со дня неудачного штурма промзоны царила беспросветно нелетная погода — и улетевшие самолеты обратно не возвращались. Теперь все с надеждой смотрели на генерала Адамса, ожидая: может быть, он скажет, что-либо дельное?

И старый вояка, прошедший множество «горячих точек», побывавший в плену у ваххабитов и умудрившийся вернуться живым, оправдал надежды. Он вышел пожелтевший после бессонной ночи, но решительный. Генерал демонстративно скомкал бумажку с текстом, подготовленным пресс-центром.

— Господа! Возможно, вы ждете от меня объяснения тому, что происходит. Так вот я вам совершенно честно заявляю: таких объяснений у меня нет! Если вы можете сами придумать какую-нибудь версию, чтобы, как это вы выражаетесь, успокоить общественность — валяйте! Но — это не значит, что мы складываем оружие. Да, мы понесли крупные потери. Но без потерь войны не бывает. Необходимо признать — тут идет война. В настоящее время мы планируем большую и серьезную операцию в промзону, чтобы уничтожить засевших там экстремистов.