Книга Сейд. Джихад крещеного убийцы - Аждар Улдуз

Сердце безумия билось в королевском дворце, в груди прокаженного короля Иерусалима. Воспаленный жаждой власти и амбициями мозг безумия разражался мелкими внутренними кровоизлияниями в покоях Магистра Восточного Крыла Ордена Тамплиеров, скрывая свои болячки под огненно-рыжей шевелюрой могучего и хитроумного Сабельника. Из этих двух очагов безумие протягивало щупальца в каждый дом, скручивая мысли обывателей в тугие жгуты ожидания... ожидания без надежды. Город ждал и жаждал чьей-нибудь смерти. Смерти, которая будет настолько значимой и такой страшной, что перекроет страх за себя самого и свою маленькую, обывательскую, но такую важную для каждого жизнь.

Глава IX – ЯД СКОРПИОНА (РУКИ СМЕРТИ)

Смерть вошла в город через Восточные Ворота и разделилась. Одна рука смерти нырнула в пещеры у самой Голгофы и растворилась в катакомбах, чьи хитросплетения были известны лишь первохристианам, обретавшимся там и скрывавшимся от крестоносцев и их власти. Вторая рука смерти прошла до самой центральной площади, где находилась Башня Палача, известного в городе под прозвищем Железный Копт. Рука постучала в дверцу, зашла внутрь, да так и осталась там до самой ночи. Караванбаши не успел даже понять, куда вдруг исчезли двое странных спутников – старый и молодой купцы-мусульмане. Даже товар, навьюченный на двух не самой плохой стати коней, не забрали. Караванбаши верил в то, что он честный человек, и потому забрал коней с вьюками в караван-сарай, решив, что если за три дня владельцы не объявятся, можно будет забрать товар купцов себе... естественно, передав треть его стоимости в мечеть в качестве зекят.

Уже после заката, когда караванбаши совершил свой вечерний намаз вместе с сыновьями, в дверь его покоев в караван-сарае постучал человек с письмом от старика-купца, что исчез при въезде в город. В письме, учтиво составленном на литературном арабском языке, коим владеть мог лишь алим или же хафиз, обращались к караванбаши с просьбой передать весь груз доставителю письма. Помимо письма человек передал караванбаши увесистый кошель с золотыми монетами – остаток платы за услуги караванщика. Старик, искренне считавший себя честным человеком, обрадовался, что не успел сломать печати на вьюках исчезнувшего купца, как собирался сделать это после намаза, и может без угрозы опорочить свое имя, вернул их владельцу.

Заполучив коней с вьюками, человек вывел их из города и повел в сторону Голгофы, ту ее часть, что выходила за пределы Иерусалима. Здесь вьюки были приняты стариком, вынырнувшим, подобно песчаной крысе, из неведомо какой щели в горе. Отослав доставителя, старик поволок вьюки в одну из пещер у подножия. Прошло довольно много времени, прежде чем он снова появился, но вьюков при нем уже не было. Зато он во множестве рассыпал по земле серый порошок, время от времени низко наклоняясь к поверхности горы и осторожно выкладывая на землю, то там, то тут, маленькие кожаные мешочки...

В это время в Башне Палача вторая рука смерти, явившейся в Иерусалим вместе с караваном, размышляла. Для того, кто был избран дланью, несущей смерть, этот человек вообще слишком часто и много размышлял. Рука не должна думать. Рука должна делать. Об этом он тоже размышлял, глядя на руки Железного Копта, королевского палача, того, что волею судьбы должен был послужить сегодня смерти одного из двоих, кому считал себя обязанным жизнью, – Учителя и Хозяина. Именно так – Хозяином – он называл Сабельника. Его, а не короля, которому служил официально. Сабельник был его истинным Хозяином, владыкой его жизни – так он решил для себя много лет назад, когда поступал на службу тогда еще к капитану наемников, позже ставшему Магистром Восточного Крыла Ордена Тамплиеров. Однако Учителя он почитал отцом, ибо отца своего не знал. Джаллад-Джаани же выкупил мальчика-христианина у работорговцев-йезидов в Каире и сделал своим учеником, когда служил еще дяде Праведника Веры, Льва Пустыни... Обучил Искусству... И подарил свободу, уходя из Египта в Малую Азию. Всё это время Железный Копт танцевал свой неуклюжий танец между верностью и предательством каждому из двоих. Мудрость Муаллима поддерживала его, когда он думал, что сорвется, ибо Джалладу-Джаани нужен был цельный человек. Грубость и невежество застилали разум Сабельника, и потому позволяя Египтянину оставаться честным, служа обеим сторонам и не срываясь в предательство ни одной из них. Но сегодня один из двоих умрет. Копт знал это. Знал он и то, что Учитель умнее Хозяина. А значит он, скорее всего, победит. Делало ли это знание Копта предателем?

Об этом думали оба. Молча. Двое учеников Джаллада-Джаани, ставшего и для Сейда, и для Железного Копта Учителем и Отцом, они думали об одном и том же, не догадываясь об этом. Думали по-разному. Сейда больше занимала мысль о том, какое решение примет Железный Копт, сделает ли всё так, как велел Муаллим, или же ему придется убить королевского палача, как было приказано в случае, если он заметит малейший признак предательства. Сейд передал Железному Копту все слова Учителя... Всего три слова: «Жду на Голгофе». Египтянин выслушал, кивнул. Помолчал, ожидая, что Сейд удалится из башни. Но юный гашишшин и не думал никуда уходить. Наоборот, он прежде дождался, чтобы палач отправил из пыточной своего ученика – юному сыну адайского племени, оказавшемуся волею судьбы так далеко от родных степей Сары Арка, что близ Хазара, уже исполнилось девятнадцать лет. По меркам своего племени он уже считался взрослым мужчиной. Однако, по обычаям того же племени, сколько бы ему не исполнилось лет, своего старшего, мастера и учителя, он слушался так, словно всё еще оставался малым ребенком. Этот сын кочевников-туркменов был источником счастья для своего учителя – Палача... потому что, как тот и мечтал, из него рос выдающийся врач. Целитель от Бога – называют таких люди... По первому же знаку Копта высокий, узкоглазый юноша тихо покинул помещение пыточной, даже не взглянув в лицо вошедшему посланцу Аламута.

Сейд же, передав слова Муаллима, отошел в глубь пыточной и встал в нишу, в тень. Место это не просматривалось ниоткуда и было идеальным для наблюдения. Если не знать, что там кто-то стоит... Но Копт знал. Он прошел вслед за Сейдом. Встал перед ним. В нише было темно, черные глаза Сейда не отражали света. Египтянин словно смотрел в черное пятно, которое было вместо лица у юного ученика величайшего убийцы.

– Ты останешься здесь?

– Муаллим приказал остаться с тобой.

Египтянин всё понял. Учитель хорошо знал его. Сегодня танец по лезвию ножа, где с обеих сторон – пропасть предательства, должен закончиться. Сегодня он должен предать кого-то из двоих. И Учитель решил подстраховаться. Он оставил здесь своего ученика. Железный Копт помнил силу этого мальчика, когда в прошлый свой приход тот, даже потеряв сознание и будучи не в себе, чуть не убил его. Теперь, и это заметно, юный убийца стал сильнее. Он – словно сама Смерть, воплощенная в этом совсем еще ребенке, чьи глаза не отражают света, а на лице только начал проступать юношеский пушок. Редкий, как у многих детей пустыни... Копт беззвучно рассмеялся. А ведь он действительно сомневался – может, и не придется никого предавать? Может, Хозяин и Учитель встретятся сегодня, и это будет их бой, и пусть Господь на небесах решает, кому остаться живым после этой встречи, а он, обязанный каждому из них, лишь сделает то, что от него хотели оба?! Ведь чего хотел Учитель? Встречи с Сабельником? И он ее получает! А чего хотел Де Сабри? Встречи с Первым Гашишшином? Копт помогает этой встрече состояться! Каждая из сторон получает от него то, чего хочет. Но! Теперь, только теперь, так близко почувствовав грядущую смерть от недоверия Учителя, он понял, что предает. Знание о том, каков Учитель в действии, дает уверенность в исходе этой встречи. Уверенность в том, что Сабельник умрет. И если Копт не попытается помешать гибели Хозяина – он, значит, будет не тем человеком, которого воспитал и обучил Великий Джаллад-Джаани... Его Учитель!.. Его отец!.. Верность себе самому – то, что делает тебя человеком, говорил Учитель. «Я – человек! – гордо вскинул голову Железный Копт. – Учитель знает, что я сохраню верность. А значит, он уважает меня. Но за предательство отца и учителя полагается смерть. Я мог бы убить себя сам после того, как предал бы обоих, но... возможно, Учитель знал, что я могу не понять... И этот мальчик с лицом Юной Смерти – его послание мне? Напоминание и высшая награда, дабы я не изменил самому себе, предав лишь одну из сторон, и не впал в грех самоубийства, предав обе стороны?.. Только бы его ученик не пришел раньше времени... и не опоздал...»