Книга Ассирийские танки у врат Мемфиса - Михаил Ахманов

Муссаваса, шагавший рядом со мной, то бормотал под нос, то начинал рассказывать очередную историю.

– Если отправиться на запад, будут скалы, а за ними в двух сехенах – пустошь с плотной почвой. Там, мой господин, есть травы, есть русло высохшей реки, а в нем – вода. Немного, но для клювастых птиц хватает. И птицы там…

– Какие птицы, дед? – прервал его Хайло. – Тут червяка не сыщешь, кривой осины не найдешь, а ты – птицы!.. Из чего они гнезда вьют, из шакальего дерьма? Или несутся прямо в песок?

– Ты, видать, чужеземец из дальней страны, где птицы – вот такие, – Муссаваса выставил тощий кулак, – где они летают, потому что сами малы, а крылья у них большие. Птицы пустыни на них не похожи. Они бегают, мяса в них как в баране, когти длиннее пальца, а клюв – с ладонь.

– Злобные твари, – добавил Иапет. – Такая клюнет, и полетит душа к Осирису.

Некоторое время они с Муссавасой обсуждали повадки страусов, потом проводник сказал:

– Я охотился в той пустоши, мой господин. Птицы глупые, не сбиваются в стаи, как козы и шакалы. Стая бы льва затоптала, а так отобьешь одну, и когда в ярость придет и бросаться станет – дубиной ее по башке. Амон справедлив! Дал птице клюв и когти, а человеку – палку!

– Амон мудр, – возразил Иапет. – Дал птице мало мозгов, а нам – вот это. – Он хлопнул по висевшему на груди «сенебу».

– Такое оружие не для меня. Мне хватает лука, копья и дубины, и потому я – великий охотник! Что за радость добыть зверя пулей? Такой зверь нечист, ибо погиб не от рук моих, а от пороха, что придуман Сетом. Вот мое копье… Я убил им трех львов, а клювастых птиц – без счета!

– Вррет, вррет! – завопил попугай, подпрыгивая на плече Хайла. Должно быть, обиделся за страусов, пернатых своих братьев.

– У этого – ни мяса, ни кожи, ни ума, разве что перья ободрать, – заметил проводник, покосившись на попугая. – Отдай его мне, чужеземец. Я сделаю чучело и… – Он вдруг замер, принюхался и вытянул руку с копьем. – Смотри, господин! Там человек! Мертвый!

Поистине был Муссаваса ловким следопытом и охотником, ибо увиденное им я бы принял за игру ночных теней. К западу, на пологом склоне бархана, в сотне шагов от нас, виднелось черное пятно, яма или складка, куда не попадает лунный свет, или что-то иное, чужеродное и неуместное в пустыне. Приказав остановиться, я направился к этому странному предмету. Муссаваса и несколько моих спутников шли следом.

Черномундирный ассир из Собак Саргона… Он лежал скорчившись, и песок у его колена был залит кровью. На ноге – заскорузлая повязка, голова тоже замотана бинтом, нет ни оружия, ни фляги, ни мешка. Труп не истерзан – должно быть, грифы и шакалы его не нашли. Они обычно ищут добычу у людских поселений, где есть чем поживиться.

Иапет перевернул мертвеца на спину. Незрячие глаза ассира уставились в небо, черная борода казалась клочком свалявшейся шерсти.

– Раненый, – сказал Давид.

– Наверняка в схватке около усыпальницы, – добавил Иапет. – Тянулся за своими, жабье семя, обессилел и сдох. Что он теперь? Корм для стервятников!

Муссаваса втянул носом воздух, потом коснулся бледной щеки погибшего, ощупал кожу.

– День лежит, ночь и еще день… Откуда он, господин? – Охотник уставился на меня. – В Мешвеше твои люди говорили, что бродят по пустыне чужаки… Он из них?

Я кивнул.

– Да. Из тех, кто сжег Нефер. Но месть Амона-Ра его настигла.

– Амон-Ра велик! – Руки Муссавасы взметнулись к темным небесам.

– Нельзя его тут оставлять. Я его закопаю, – сказал Давид и принялся отгребать песок. Хайло, сбросив с плеча пулемет, помогал ему.

– В утробе Нергала твоя душа! – пробурчал Иапет, пиная мертвого ассира. Потом ухватил его за ворот туники и потащил в неглубокую яму.

Ливийцы, в отличие от роме и хабиру, не питают почтения к мертвецам; для них покойник – только пища для червей. Но что возьмешь с народа, который не строит каменных жилищ и храмов, не имеет письменности, не сеет зерна и промышляет разбоем, а в промежутках – пасет коз? Временами я думаю, что через много, много тысяч лет, когда исчезнут роме и ливийцы и придут нам на смену другие племена, память о сынах пустыни сохранится лишь в наших папирусах, статуях и росписях. И это справедливо, ибо они, как и хабиру, наши братья в годину бедствий. Но было так не всегда – помнится мне, как в трущобах Мемфиса мальчишки распевали старинную дразнилку: «за пирамиды и скарабеев бей ливийцев и иудеев».

Хоремджет склонился к моему уху.

– У них есть раненые, семер. И они, должно быть, устали и отчаялись, если бросают своих мертвецов без погребения.

– Возможно, ты прав, знаменосец. Но я полагаю, что здесь прошел один из мелких отрядов, а наши разведчики насчитали их больше двадцати. В этот отряд могли собрать всех раненых, а остальные ассиры живы, здоровы и по-прежнему свирепы.

Мой помощник с задумчивым видом почесал переносицу.

– Если так, чезу, можно поискать другие трупы. В пустыне раненые погибают быстро… Здесь есть след, я вижу отпечатки ног и колес, и они ведут примерно в ту же сторону, куда мы движемся. Проверим насчет мертвецов?

Я согласился и оставил с ним Давида и Иапета. Мое войско снова зашагало по пескам, и шли мы так до рассвета, то и дело перекликаясь с тремя разведчиками. Их поиски были безрезультатны – других погибших они не нашли. Кажется, этот ассирский отряд был вполне боеспособным и численностью не меньше нашего, что сулило изрядные неприятности. Враг прошел здесь недавно, и если в скором будущем мы на него наткнемся, схватки не избежать. Подумав об этом, я отправил Муссавасу вперед с двумя ливийцами и еще одну группу послал на восток. Но до утренней зари нас никто не потревожил.

Для дневки Муссаваса выбрал место в ущелье между высоких дюн. Напоив ослов, мы перекусили лепешками и финиками и попытались уснуть, пока гребень восточного бархана защищал нас от гнева Ра. Его ладья с пылающим солнечным диском поднималась все выше и выше, пока в полдень зной не обрушился на нас, придавив к песку раскаленной пятой. Ослы лежали, повесив уши, люди прятались под своими одеждами, и даже храбрейшие из нас испытывали страх перед мощью Ра. Но все же мы были привычны к жаре, а вот Хайлу пришлось тяжелее – он чувствовал себя как бегемот на большой горячей сковородке.

В странных местах живет его племя! Мир велик, и есть в нем разные земли и разные климаты, но большинство из них годятся для людей. Скажем, в этой пустыне, где обитают ливийцы, всегда один сезон, завтра похоже на сегодня, и лишь смерчи и бури вносят приятное разнообразие – не было бы их, так вообще ничего бы не менялось. В джунглях за Пятым порогом два времени года, Дожди и Зной, а у нас в Черной Земле – три, Половодье, Всходы и Засуха, однако и в верховьях Хапи, и в низовьях можно жить – мало того, выращивать два урожая ежегодно. А в Полуночных Краях, откуда к нам пришел Хайло, целых четыре сезона, но лишь один пригоден для человеческой жизни. В остальные льют холодные дожди или падает с небес застывшая вода, а в жилищах жгут огонь, чтобы не замерзнуть. И реки там странные – текут как попало, в любую сторону, и деревьев слишком много, почва местами вздыблена и покрыта льдом. Что же до греков, римлян и ассирийцев, то их края лежат между нормальным местом обитания и землями северных варваров, и я подозреваю, что они не очень благодатны. Иначе с чего бы всем им лезть в долину Хапи?