Книга Доктор Смерть - Виктория Дьякова

— Я выполняю поручение рейхсфюрера СС Гиммлера. Он поручил мне передать вам вот эти документы. Прошу, — с холодной любезностью Маренн протянула папку Франку.

Она давно уже привыкла к тому, что в кабинетах высокопоставленных нацистских бонз она чувствовала себя так, как будто играла роль в срежиссированной кем-то пьесе, где каждый лицедействовал, создавая «немеркнущий» образ для истории. Франк не был исключением. Его наигранная манера общения, театральность, с которыми она сталкивалась не впервые, и сейчас бросились ей в глаза. Она украдкой оглянулась, не снимают ли их для кинохроники. Но нет, с того момента, как дверь за адъютантом губернатора, сопроводившим ее к Франку, закрылась, они с гауляйтором остались одни.

Конечно, никакой нужды, а тем более желания, лишний раз заезжать к немецкому правителю Польши у Маренн не было. Любые документы от рейхсфюрера могли доставить и без нее, и весьма быстро. Но, не желая будить лишние подозрения всесильного шефа гестапо до поры до времени, Шелленберг не назвал Мюллеру истинной причины визита Маренн и своего адъютанта в Польшу и Аушвиц. Он нашел подходящий предлог — секретные бумаги, которые должен был доставить Фелькерзам, и самая обыкновенная медицинская проверка лагерной больницы, которую время от времени проводили инспекторы из Берлина Конечно, фрау Сэтерлэнд была слишком заметной фигурой, чтобы считать в Аушвице использованные медикаменты и проверять отчетность. Обычно такую работу выполняли мелкие сотки. Мюллер не мог не обратить на это внимания. Но в Кракове все еще располагались крупные немецкие госпитали — тут уж все слилось воедино, и шефу гестапо ничего не оставалось, как дать добро. Уже в Кракове решили, что с документами к Франку пойдет одна Маренн, а Фелькерзам тем временем соберет сведения о Бруннере, что известно о его деятельности в местном подразделении абвера, который после июльского заговора перешел в непосредственное подчинение бригадефюрера Шелленберга.

— Рейхсфюрер Гиммлер не мог найти для меня более очаровательного гонца, встреча с которым была бы мне так приятна, — делая вид, что не замечает ее холодности, губернатор принял документы, небрежно бросил их на стол и, весело хохотнув, предложил присесть.

— Признаюсь, я восхищаюсь, фрау Ким, вашим талантом и самоотверженностью, — продолжил через мгновение, расхаживая по кабинету. — Мне рассказывали, что в Сталинграде вы лично командовали солдатами, державшими оборону госпиталя, и не пропустили противника, пока последний раненый не был эвакуирован транспортным самолетом. Это поразительно. Какая стойкость!

— Благодарю, господин гауляйтор, — спокойно ответила Маренн, — но многими достижениями я обязана поддержке рейхсфюрера.

— Знаю, знаю, — Франк снова широко заулыбался. — Вы все без ума от рейхсфюрера. И надо отдать ему должное, он защищает вас повсюду и всегда. Только тронь кого-нибудь из ваших. Однако, должен вам заметить, мы тоже в последнее время тесно сотрудничали со службой СС. Например, депортация. Это же целая проблема. Мы депортировали в рейх почти миллион польских рабочих. Позвольте предложить вам рюмочку коньяка.

— Нет, нет, спасибо, господин гауляйтор.

— Но не могу же я вас так просто отпустить. Вот, прошу. Уважаемая фрау Сэтерлэнд, за вас, спасительницу наших солдат. Каждый приезд к нам — это надежда на спасение многих и многих. За ваши чудесные руки.

— Благодарю, но…

— Никаких возражений. На завтра я решил назначить прием в вашу честь. Здесь, в моей резиденции.

— Боюсь, у меня нет времени посещать приемы.

— Не преувеличивайте. Мы все очень заняты. Вот, например, так любимая нашим рейхсфюрером «германизация». Она занимает у нас столько времени и сил. Согласно предписанию рейхсфюрера поляки и евреи должны быть экспроприированы, лишены имущества, домов, земель, которые необходимо передать чистокровным немцам. Мы трудимся над этим уже почти пять лет. Необходимо прекратить рост польской интеллектуальной элиты. Всех экспроприированных мы помещаем в концентрационные лагеря, в более благоприятных случаях, если экспроприированный имеет солидный материальный достаток, его можно послать на работу в Германию или оставить «крепостным» на его собственных землях. Мы практикуем и такое. Мы должны перевоспитать их детей, отдалить от окружения. И будем продолжать эту работу со всем упорством.

— Но господин гауляйтор, большевики уже практически в Польше, — возразила Маренн.

— О, это ерунда, временные трудности! — Франк отмахнулся. — Им никогда не бывать здесь. Вермахт еще не показал всего, на что он способен. Мы разгромим эти восточные орды на подступах к Европе, так говорит доктор Геббельс, и я с ним полностью согласен. Так что на это не стоит обращать внимания. Надо работать, — он на мгновение замолчал, задумчиво глядя в окно. — Да, жестокие времена, — снова обернулся к Маренн. — И мы обязаны быть жестокими ради будущего. Евреи, ох уж эти евреи — это бесконечный вопрос. Я убежден, мы должны уничтожать их повсюду, где найдем, и всякий раз, как только это становится возможным. Вы были в Треблинке, фрау Ким? А в Аушвице?

— Нет, не довелось.

— Вам надо обязательно побывать там. Как врачу, будет интересно ознакомиться с некоторыми экспериментами, которые там проводятся. Особенно в Аушвице. Это недалеко, всего в шестидесяти километрах от Кракова, в местечке Освенцим. Там недавно во внутреннем лагере Биркенау главным врачом был назначен гауптштурмфюрер Бруннер, по личному указанию шефа Четвертого Управления, группенфюрера Мюллера. Очень талантливый молодой человек. Представьте себе, он тестирует женщин на выносливость, подвергая их удару тока высокого напряжения. А недавно, вы даже не представляете, это почти анекдот, — гауляйтор захохотал, сложив руки на животе, — недавно кастрировал несколько польских монахинь, при помощи рентгеновских лучей.

— И все это он делает у себя в госпитале? — Маренн пришлось предпринять усилие над собой, чтобы не выдать отвращения, которое охватило ее от рассказа гауляйтора. — В Аушвице?

— Да, да, — подтвердил гауляйтор. — Именно так. Можно сказать, в походных условиях. Виртуоз. Я распоряжусь, чтобы вам обязательно показали. Будет о чем порассказать рейхсфюреру. Вы увидите прекрасный образец воплощения в жизнь расовой теории фюрера. Ах, дорогая фрау Ким, столько дел. Порой я желаю, чтобы в сутках было больше, чем двадцать четыре часа. Хватило бы на сон, по крайней мере, — он снова хохотнул. — Почему вы не пьете? Не любите коньяк?

— Наоборот, — Маренн заставила себя улыбнуться. — Но сегодня я очень устала. Извините. Перелет. Накануне весь день у операционного стола. И вполне может статься, что мне придется оперировать в госпитале здесь. Так что я должна держать себя в форме.

— Я понимаю. Сам падаю с ног от усталости. А вы слышали, что намудрил этот Далюге, которого назначили протектором Богемии и Моравии после Гейдриха? Ох уж и выкинул, ох насмешил. Мы в Польше просто чуть не лопнули от смеха.

— А что случилось? — Маренн непонимающе пожала плечами, пытаясь проявить заинтересованность.

— Как, вы не знаете? Я сейчас расскажу. Представьте, он развесил на стенах домов по всей бывшей Чехословакии красные афиши с уведомлением о казни шести чешских студентов. Какие-то там студенты! Я смеялся весь день, когда узнал. И этим он хотел заслужить благодарность фюрера! Если бы я распорядился вывешивать афиши на стенах всякий раз, когда расстреливают шесть или семь поляков, то для производства бумаги не хватило бы всех лесов Польши. Крюгер, вы знаете его, местный шеф полиции и СС, уже расстрелял двадцать тысяч заложников без суда и следствия. Конечно, иностранная пресса начала возмущаться, но мы нашли выход — штандгерихте, то есть чрезвычайный трибунал. Приговор приводится в исполнение немедленно, чик — и готово. Всего-то один фюрер СС и два члена той же службы. Максимально быстро и со вкусом. Крюгер — мастер на такие штучки. Никакого вмешательства извне… Осуждены и казнены сотни поляков, тысячи, практически вся польская интеллигенция. Бригадефюрер Штреленбах, небезызвестный вам, конечно, из Первого Управления, приезжал из Берлина, для усиления, так сказать. Славно поработал. Вы понимаете, уважаемая фрау Сэтерлэнд, мы действительно переживаем исторический момент. Я даже начал вести дневник, где подробно записываю все, что мы совершаем. Надеюсь, германские дети когда-нибудь с гордостью будут изучать по нему историю своего народа. То, что нами исполнено, не должно быть забыто. Это великая миссия, и нам не следует стыдиться содеянного. Как вы считаете?