Книга Киммерийская крепость - Вадим Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он покинул учительскую последним. У дверей уже маячил Шульгин:
— Куришь ведь? — деловито спросил Денис, запуская руку в карман тренировочных штанов и выуживая оттуда початую пачку «Норда».
— Балуюсь, — кивнул Гурьев.
— Айда в таком разе ко мне в кубрик, подымим.
Они спустились в маленькую каморку на первом этаже, забитую спортивным инвентарём, вымпелами, кубками и всякой прочей дребеденью. Шульгин предложил гостю старый обтянутый дерматином диван, а сам взгромоздился на скрипучий стул, страдальчески вякнувший под его весом. Пудиков семь, подумал Гурьев. И улыбнулся.
— Ого, — Денис прищёлкнул языком, увидев у Гурьева портсигар и зажигалку. — Губа у тебя, однако, не дура, Кириллыч!
— Ничего, — согласился Гурьев, неглубоко, но со вкусом затягиваясь. И вдруг воткнул неумолимый, как древний, закалённый в хрустальной ледяной воде горного ручья, цуруги,[31]взгляд в Шульгина: – А ты вообще кто, Денис?
Шульгин поперхнулся дымом и долго смотрел на Гурьева, — секунд двадцать. Гурьев даже не мигнул ни разу. Наконец, Шульгин кашлянул и хрипло пробурчал:
— Проверяешь?
— А как же, — Гурьев откинулся на спинку дивана.
— А чего делать будем?
— Работать, Денис.
— А щас-то мы что делаем?!?
— Сейчас оглядываемся. Разминаемся. А потом будем работать. Почему такой бардак тут у тебя? Лень или настроения нет?
— Ух, Кириллыч.
— Ты приберись, боцман. Глядишь, и настроение появится. Настроение – такая вещь, должно приходить и уходить, когда тебе хочется, а не ему. Улавливаешь мою мысль? — Гурьев погасил окурок в пепельнице и поднялся.
Поднялся и Шульгин:
— Есть прибраться, командир.
— Вот. Это по-нашему. Я понимаю, мы сработаемся. Сработаемся?
— А как же, — просиял Шульгин.
— Ну, тогда занимайся. А я пошёл к урокам готовиться – всё-таки первый раз, можно сказать.
И, хлопнув Дениса по плечу и ободряюще ему улыбнувшись, Гурьев покинул «кабинет физкультуры».
Выйдя за школьную ограду и прошагав с полсотни метров в направлении дома, Гурьев заметил «хвост». «Хвост» был явно не милицейский и не чекистский, хотя ручаться он бы на всякий случай не стал. Гурьев удивился. Этого не должно было быть. Не должно было быть никакого «хвоста». Неужели шпана, подумал он. Вот это да. Обхохочешься. Невероятно. Только этого мне не хватало.
Он замедлил шаг и сделал вид, будто никуда не торопится. Хмыреватый вьюнош, увязавшийся за Гурьевым, не отставал. Ну-ну, подумал Гурьев. Отрываться пока не станем, посмотрим, что дальше.
Он прогулялся по набережной, потом по Приморскому бульвару, свернул на Сталинский проспект, постоял у кинотеатра «Краснофлотец», тщательно изучив программу киносеансов. Снова вернулся на бульвар, опять профланировал по набережной. Похоже, его филер утомился и соскучился. Гурьев вздохнул и пропал.
Он умел исчезать, никуда не исчезая физически. Гурьев дождался, пока шпик-самоучка устанет метаться туда-сюда, и встал перед ним, как лист перед травой:
— Огоньку не найдётся? Спички вот, — Гурьев, держа в одной руке папиросу, другой растерянно похлопал себя по карману чесучового пиджака и смущённо, обезоруживающе улыбнулся: – Дома, такое дело, забыл, наверное…
Топтунчик помялся, поозирался, посмотрел на Гурьева, невероятно правдоподобно прикидывающегося лопухом и фрайером, — он даже ростом сделался ниже, кажется, — и, снисходительно осклабившись, полез в штаны за изделиями фабрики «Сибирь», славного детища родимого Главспичпрома.
В следующее мгновение, успокоенный прикосновением гурьевского среднего пальца к точке на затылке, он уже спал, как младенец. Гурьев легко приподнял его, придерживая подмышками, поднёс к скамейке и аккуратно усадил, надвинув парню на глаза его собственную кепку. Улыбнулся нескольким мимохожим курортникам и, разведя виновато руками, — ну, перебрал пивка парнишка, день уж больно жаркий сегодня, — направился к Вере.
Не тащить же их к Макаровой, подумал Гурьев. Вот уж не было печали. Что же это за катавасия такая несуразная, а?! А тебе, дивушко, придётся мне всё рассказать, чего я не знаю пока. Ох, не нравится мне этот приморский детектив. Ох, не нравится.
Гурьев вошёл в калитку Вериной хаты и постучал в дверь. Опять жрать посадят, страдальчески подумал он. И отказаться ведь невозможно.
Ему открыла пожилая женщина:
— Здрасьте.
— Здравствуйте. Вера дома?
— Да. А вы кто будете?
— А вы всегда через порог разговариваете? — растянул губы в улыбке Гурьев, хотя улыбаться ему вовсе не хотелось.
В этот момент из кухни показалась Вера, на ходу поспешно вытирая руки о передник. Увидев в дверном проёме Гурьева, она на мгновение остолбенела. Опомнившись, всплеснула руками:
— Мама, что же вы человека на пороге держите?! Это же Яков, я вам говорила!
С лица Вериной матери исчезло выражение настороженности:
— Ах, Господи! И как сразу-то не догадалась… Ну проходите же, Яков… по батюшке-то вас как?
— Не надо по батюшке, — отмахнулся Гурьев и шагнул в дом.
Вера провела его в горницу, усадила:
— Я тебя сейчас накормлю, чем, как говорится, Бог послал. И не возражай. Я так рада, что ты пришёл. Катюша! Катюша! Иди сюда!
Девочка появилась на зов. Увидев Гурьева, засмущалась, прошептала «здрасьте» и умчалась опять. Гурьев улыбнулся:
— Надо же, вспомнила. Не болеет?
— Нет, слава Богу. Ты посиди, я на минутку, — Вера выбежала на кухню, и до Гурьева донеслось взволнованное перешёптывание женщин.
Вскоре она снова появилась в комнате:
— Сейчас борща вот… Настоящий, как положено, ложка не шевельнётся. И хлеб домашний у нас, мама сама печёт!
— Спасибо. Мне просто чай, и достаточно.
— Потом и чай будем пить, обязательно!
— С пирогами? — улыбнулся он. — Теми самыми?
— Конечно!
— Сдаюсь.
Кормили Гурьева так, словно он последний раз в жизни ел. Вера с матерью смотрели на него… Ох, ну что ж вы так на меня смотрите-то, как будто я Спаситель собственной персоной, мысленно вздохнул он. Покончив с борщом, отодвинул от себя тарелку:
— Теперь неделю поститься буду.
— Ну, вот. Если бы я знала, что ты придёшь…
Гурьев в изнеможении откинулся на спинку стула:
