Книга Укрощенная горцем - Пола Куин

— А что я могу сделать?

Элизабет нагнулась, подняла парик и отдала брату.

— Бедный Генри. Когда на тебя напали, ты утратил не только красоту лица. Раньше ты был так уверен в себе, всегда знал, что получишь все, что хочешь. — Элизабет придвинулась и задышала прямо ему в лицо. — Если в твоем сердце осталось хоть что-то мужское, брат, затащи ее в постель и покажи, кто ты есть. А если и после этого она не захочет тебя, убей ее!

Генри отшатнулся. Сколько ночей он провел в мечтах о том, что убьет тварь, которая его изуродовала! Мечтал о том, что найдет ее, сорвет маску, а потом перережет глотку.

— Ну давай же! — Сестра ухмыльнулась прямо ему в ухо. — Я знаю, что ты сделал с той крестьянской девкой в Ноттингеме, которая рассказывала всем, что носит твоего ублюдка.

Генри прикрыл глаза, защищаясь от воспоминаний. С Мейри он такого сделать не может. Конечно, она причинила ему зло, но всегда была добра к нему. Отличала его. В этом он был уверен. Его и Гранта. Может, не стоит ее убивать?

— Сделай что-нибудь с ней, Генри, — уже спокойнее произнесла Лиззи, легонько поцеловала его в щеку и отошла. — Иначе сделаю я.

Коннор остановил Мейри у входа в личный сад короля. Он еще не закончил разговор с нею, пусть даже она считала иначе. Мейри не дала обещания не выходить замуж за Оксфорда или за любого из шотландских претендентов на ее руку. Хуже того, ее совсем не заботили возможные последствия схваток с мужчинами в бою или даже здесь, в Уайтхолле. У Коннора кровь стыла в жилах при воспоминании о том, как Мейри смеялась и танцевала с Куинсберри, а потом забралась в его покои, чтобы обыскать их.

— Кто еще знает, что ты участвовала в засадах на камеронцев в их собственных домах, Мейри?

— В домах, где они устраивали тайные встречи с членами старого парламента, — уточнила она. — Позволь напомнить тебе, что при Ричарде Камероне они отказались от присяги королю Карлу Второму и объявили Якова папистом. А теперь они собирают силы на севере. Кто-то должен их остановить, Коннор.

— Мейри, разве штрафов за непосещение официальной церкви не достаточно? Не достаточно, что шотландские наемники разоряли их графства? — настойчивым тоном задавал вопросы Коннор. — Разве законно устраивать казни без суда и следствия? — Он огляделся и понизил голос так, что она едва его слышала: — Оставь уничтожение всех подряд, всего населения королю и его армии, иначе ты запятнаешь руки кровью так, что никогда не отмоешься.

— Коннор, ты говоришь так, будто сочувствуешь им. Интересно, а король знает, что ты на стороне его врагов?

Черт ее подери! Как может она так плохо думать о нем?

— Он знает, что я принимал участие в карательных походах. И, нравится тебе это или нет, я сожалею об этом.

— Но ведь они предали короля, которому ты служил семь лет!

— Предали, — спокойно согласился Коннор. — Но ведь это были люди, у которых просто другая вера. Из-за этого их объявили вне закона. А как мы все отлично помним, правительство не терпит инакомыслия, считает таких людей преступниками. И твой и мой отцы испытали это на собственной шкуре.

— Но это другое дело, — продолжала спорить Мейри. — Наши сражались за свои права, а не пытались изменить веру. Нас ненавидят, потому что мы католики.

— Да. И мы не лучше, потому что тоже ненавидим протестантов.

Мейри ненадолго умолкла, словно обдумывая его слова. Коннор взмолился, чтобы она послушалась. Она еще не осознавала, что сделает с ее душой пролитая ею кровь. Хуже того: если она будет продолжать участвовать в схватках, рано или поздно ее убьют. О Господи, когда она успела стать такой жестокой? Что сделалось с девушкой, которая мечтала лишь о спокойной жизни с родственниками и с обожающим ее мужем?

— И зачем я только тебе это все рассказала? — Мейри повернулась, чтобы уйти, и через плечо добавила: — Если ты скажешь кому-нибудь хоть слово, клянусь: я убью тебя.

— В отличие от тебя самой, — шагнув за ней, произнес Коннор, — я никогда не подвергну твою жизнь опасности.

— И не выдашь принцу Оранскому?

Она бросила на него вызывающий взгляд.

Терпение Коннора лопнуло. Он схватил ее за руку и заставил остановиться. Он устал от ее обвинений в том, что предал ее, предал Шотландию.

— Мейри, пускай я сочувствую всем, кого казнили за веру, я не союзник Вильгельма. Черт возьми, ты же хорошо знаешь меня.

Коннор почувствовал, как сжалось сердце, когда Мейри обернулась и посмотрела ему прямо в лицо глазами, полными воспоминаний, от которых она пыталась избавиться.

— Я совсем не знаю тебя, Коннор.

— Знаешь. Ты просто слишком упряма, чтобы признать это. Я никогда не сделаю ничего, что причинит тебе вред.

— Ты поздно хватился.

— А ты? — многозначительно произнес Коннор. — Ты думаешь, я был счастлив все эти годы без тебя?

Что-то в ее лице вдруг изменилось: оно сделалось мягче — и в сердце Коннора вспыхнула надежда. Но ей он об этом не скажет. Скорее всего, Мейри рассмеется ему в лицо, хотя, так же как он, отлично знает, что Коннор все еще любит ее.

— Кто еще знает, Мейри?

Глаза девушки сузились, и она вырвала у него свою руку.

— Знает твоя мать. Так что, если ты решишь рассказать кому-нибудь, включая моего отца, помни об этом.

И она убежала. Коннор смотрел ей вслед, мечтая вернуть Мейри и объяснить, что она всегда была для него дороже любого короля, любого клочка земли, которым тот правит. И сейчас ничего не изменилось.

Вместо этого он повернулся и направился к солнечным часам, возле которых его мать беседовала с лордом Дугласом Пейсли. Он слишком мало знает о том, как жила Мейри, когда он покинул Кэмлохлин. Нужно это исправить.

Глава 17

Мейри терпеть не могла слезы. Она не плакала почти семь лет. Шесть месяцев после того, как Коннор уехал, она заливалась слезами, а потом дала себе клятву, что больше не прольет по нему ни единой слезинки. Но сейчас Мейри не могла поверить собственной слабости — по ее лицу ручьями катились слезы. И все потому, что Коннор спросил ее, считает ли она, что без нее он был счастлив. А еще потому, что в этот момент он выглядел таким же несчастным, какой была она целый год после его отъезда. Ей никогда не приходило в голову, что Коннор не был здесь счастлив… без нее. Мейри вытерла слезы. Он сам выбрал эту жизнь, пусть даже его вынудил долг. Правда, она приказала ему не появляться ей на глаза, но совсем не ожидала, что он так легко подчинится. Страдал ли он из-за этого? А что, если он говорил все эти красивые слова лишь для того, чтобы она смягчилась и побольше рассказала о горской милиции? И он сочувствовал ковенантерам! О Боже! Однако его аргументы можно было понять. Мейри и сама слышала о массовых казнях, устроенных покойным королем Карлом. Говорят, они были такими кровавыми, что даже Яков их не одобрил. А Коннор принимал участие в этих расправах. Мейри содрогнулась, признав, что уничтожение населения целых графств несправедливо, кем бы ни назывались эти люди — ковенантерами, камеронцами или католиками. Может быть, Коннор устал драться и убивать? Может быть, он готов покончить со службой Стюартам и вернуться домой? О Боже, а вдруг он действительно вернется в Кэмлохлин? Как она сможет жить, если он каждый день будет рядом в своем пледе, со своей широкой ослепительной улыбкой? Ветер станет трепать его волосы и разносить смех по склонам гор… Что, если Коннор возьмет себе жену-шотландку? А вдруг он хочет, чтобы она вернулась к нему?