Книга Переселение душ - Барри Пейн

На поведение человека влияет то, что его окружает. В этом я сам убедился, сидя в первом ряду партера. В театре царила атмосфера изысканности, которая всецело подчинила меня себе, и я ощутил, что мое положение помощника учителя, прозябавшего в частной школе, недостойно меня. Оно не для джентльмена. И хотя я знал, что ничего не могу изменить, однако говорить себе такое мне нравилось. Мое прежнее стремление к экономии неизвестно куда подевалось. Я почувствовал, что должен отправиться домой непременно в кебе. Это, возможно, будет стоить два шиллинга, но, по крайней мере, я не буду выглядеть нелепо. Идти домой пешком запрещали мне эстетические принципы, прорезавшиеся после того, как я посидел в первом ряду партера. Я нанял четырехколесный кеб, хотя раньше не мог себе позволить подобной роскоши. «В конце концов, — рассуждал я, приоткрыв окно, — что значат деньги? Мы не знаем истинной цены того или иного товара. Она, эта цена, относительна и преходяща. Да и что имеет истинную цену? Что такое деньги? — повторял я под грохот колес. — Что они значат?»

Видимо, я задремал, думая об этом, ибо внезапная остановка кеба заставила меня очнуться. И хотя я был уверен, что еще не добрался до своего дома, однако выскочил из кеба. К своему изумлению, я обнаружил себя на безлюдной улице, вымощенной хрустальными плитами, на которой звучала дикая и разнузданная музыка. По одну сторону улицы я увидел невысокую каменную стену. По другую стояли дома, но было темно, и я не смог как следует рассмотреть их. Дом, возле которого остановился мой кеб, был ярко освещен и напоминал магазин. В окне я не заметил никакой вывески, но над дверью прочел: «Джозеф, торговец».

— Эй, ты! — закричал я сидящему неподвижно кебмену. Руки его держали поводья, хотя глаза были закрыты. — Куда ты меня завез?

Он не ответил и не подал виду, что слышит меня, зато обернулась лошадь. Музыка вдруг смолкла.

— На звезду, — вдруг сказала лошадь. — Посмотри через парапет.

Я не мог сдержать своего изумления по поводу разговорчивости лошади. Я всегда знал, что лошадь — это несчастная и бессловесная скотина и говорить может только в баснях и сказках.

— Прекрати обо мне так думать, иначе я разобью кеб, — прочитала мои мысли лошадь. — Почему ты не можешь перегнуться через парапет, как тебе сказано?

Я прошел по гладко вымощенной улице и перегнулся через низенькую каменную ограду. Вид отсюда открывался изумительный — внизу было темно, и эту темноту украшало множество золотистых звезд.

— Самая маленькая звездочка — это мир, который ты только что оставил. А то место, где сейчас находишься, — мир, где ты должен быть, — говорила лошадь.

Я знал, что это невозможно и ненаучно. Прислонившись к стене, я пытался разобраться. Не привиделось ли это мне? Видимо, в последнее время от переутомления я стал плохо соображать.

— А ты и раньше не блистал умом! — бесцеремонно прервала мои мысли лошадь и зашлась смехом, напоминающим рев.

Я не обратил внимания на замечание невоспитанной скотины и продолжал размышлять. Отдых и лекарства восстановят мои силы. Я решил зайти в лавку бакалейщика, чтобы узнать, где живет доктор. Как только я пересек улицу, лошадь исполнила государственный гимн торжественным ржанием. Я толкнул дверь и вошел в помещение. Прилавки и полки магазина оказались пустыми. По другую сторону прилавка поинтересовались:

— Чем мы можем быть вам полезны?

Продавца я не заметил и сказал, что хотел бы его увидеть.

— Вы не можете видеть меня. Кажется, я оставил свое тело внизу. Джеймс! — Голос невидимого торговца позвал кого-то, находящегося скорее всего в дальнем конце магазина. — Что случилось с моим телом? Утром оно у меня было.

Голос мальчика отозвался:

— Ты забыл его в подвале, Джозеф, когда упаковывал кошмары.

— Ах да! Верно, Джеймс.

— Но, — сказал я, — я не могу видеть и Джеймса.

— Вы очень любознательны. Так вот, у Джеймса есть тело, но оно ушло помыться. Неужели вы хотите, чтобы Джеймс оставался грязным?

— Я, например, сам мою свое тело, — вежливо заметил я.

— А мы так не делаем. У нас магазин, а не прачечная.

— Вы уж простите меня, но я здесь впервые и не знаю ваших порядков, — ответил я. Меня так и подмывало посмеяться над странными продавцами.

И вместе с тем я понял, что не имело смысла спрашивать здесь про врача. Если мне почудилось, что я попал в лавку, то задавать такой вопрос было глупо. А если магазин существует на самом деле, то скорее всего я не нуждаюсь в услугах врача. Я окончательно запутался и спросил на всякий случай:

— Я полагаю, вы — мистер Джозеф?

— Да, я — Джозеф. Будьте добры, скажите, что я могу для вас сделать.

— Что ж, — сказал я, — если судить по состоянию вашего прилавка и полок, на которых я ничего не вижу, вряд ли вы сможете обслужить меня.

— Конечно, не видите. — В голосе почувствовалось раздражение. — Вы и не можете видеть абстракцию. Я — абстрактный продавец. Будьте любезны, прикройте дверь, а то дует, я боюсь сквозняков.

Я прикрыл дверь. Я не мог прийти в себя от изумления: значит, по другую сторону прилавка находился абстрактный продавец. Я спросил его:

— Как по-вашему, сахар — абстрактное понятие?

— Конкретное, — последовал ответ. — И если вы считаете его абстрактным, то глубоко заблуждаетесь. Кстати, у нас нет сахара. Если бы вы хотели кристально чистую и бескорыстную любовь, то у нас она есть, хоть и не пользуется большим спросом. Интересуются лишь ее непристойными видами. Говорят, они приятнее.

— Ах! — воскликнул я. — Значит, вы имеете дело с абстрактными существительными?

— Вроде того. Вы неуклюже выразились, но правильно. Мы снабжаем или, точнее, отовариваем все чувства в Солнечной системе, но торговля ими сейчас идет не очень бойко. Гораздо лучше у нас идут дела в отношении состояний бытия. Мы, например, только что получили новый ассортимент смертей. Не желаете ли приобрести какую-нибудь?

Я вспомнил, что в моем кармане завалялись пара соверенов и несколько серебряных монет, и решил с их помощью внести в свою жизнь разнообразие. А оно мне было нужно позарез, ибо вся моя жизнь проходила серо и скучно, я страдал от унылого существования, жаждал перемен — не важно каких, мнимых или настоящих.

Меня заинтриговало упоминание Джозефа о чистой любви. Скажу откровенно: я не пользовался успехом у женщин. У меня, конечно, развито чувство собственного достоинства, а между тем женщины считают меня нервным. Я сдержан в проявлении чувств, видимо, это восстанавливает их против меня. Почему-то я никогда не мог сказать ни одной из них то, что хотел бы. Часто, глядя на молодую девушку, я думал: если бы она могла знать, какой я на самом деле человек, если бы она понимала, что я — жертва обстоятельств, таких как бедность и вследствие этого — замкнутость, то не презирала бы меня так откровенно.