Книга Букварь - Владимир Лорченков

в их числе, — некоторой кислинки не лишены. На севере в меня добавляют чуть уксуса.

Но вообще-то необходимый эффект достигается за счет помидоров. Вот так. Если бы

не латиноамериканские дикари, у венгров, — оседлых европейских дикарей, — никогда

бы не появился национальный суп халасли. Ибо что я без томатов? Гробница

повапленная. Учтите, я абсолютно объективен. Ведь сам я помидоры терпеть не могу.

Как почему? У меня от них изжога. Тем не менее, помидоры не могли не появиться во

мне. Ведь они называются "плодами любви", а я — суп влюбленных.

Сейчас, когда задумчивый плотный мужчина тридцати лет, бросает в меня несколько

горошин черного перца, я стараюсь не брызгать на его руки. На правой тускло, — как

крупная чешуя зеркального карпа, — поблескивает обручальное кольцо.

Каждый раз, когда он варит меня, — и от моего рождения до небытия проходит

несколько часов, я успеваю узнать о переменах в его жизни. Иногда я сочиняю в этот

промежуток времени небольшое стихотворение. Эстетствующий халасли не такая уж и

редкость.

Мы, — я и мужчина, — знакомы вот уже десять лет. Впервые он узнал обо мне, когда

случайно наткнулся в книгах умершей родственницы на книгу Гунделя "Поверенное

искусство — блюда венгерской кухни". Дорогое подарочное издание, глянцевое, с

иллюстрациями.

Рецепт халасли, — как он позже неоднократно признавался, в том числе и в моем

присутствии, — его зачаровал.

Сегодня, десять лет спустя, день в день, он, как когда-то, готовит меня, задумчиво

глядя на дымок, вьющийся над котелком. Если бы я мог, то поцеловал бы ему руки. Я

осторожно взбулькиваю, и белые губы полусваренного карпа касаются его

безымянного пальца. Того самого, на котором кольцо. Я люблю этого человек. Он

единственный понял, что халасли нужно варить в котелке, а не в кастрюле.

Десять лет назад кольца на пальце не было. Тогда он приготовил меня из двух голов

карпов, одной луковицы, двух кореньев петрушки, и помидоров. Все это нужно было

бросить в холодную воду, и поставить на огонь. Именно так. Никаких изысков.

Никакой очередности. Просто свалите все в воду и варите. Он держал все это на малом

огне полтора часа. За окном было очень холодно, и из-за того, что я выпаривался, окна

комнаты покрылись красноватым налетом. Конечно, это все из-за красного молотого

перца. Быть узором мне тоже понравилось, — не халасли, конечно, но тоже нечто

художественное, — а потом я снова растаял из-за того, что они горячо, очень горячо

дышали. Тот, кто меня готовил, и его возлюбленная. Молодая пара. Адам и Ева,

сотворившие единственный правильный в мире халасли.

За десять лет он готовил меня ей триста четырнадцать раз. Иногда он клал в меня

сахар. Сыпал лимонную кислоту. Добавлял зелень. Варил, — даже страшно сказать! — не

из карпов. Рецепт ни разу не повторялся. И каждый раз это был единственно

правильный рецепт.

В тот, первый, раз, соли у них не было. Через полтора часа, — все это время она кричала

громче и громче, — он, мокрый, встал и протер меня через сито. И я стал совсем, как его

женщина. Податливой, мягкой субстанцией, в которой жидкость переплелась с плотью.

Женщина после любви напоминает мне пасту в тюбике из кожи. Если бы мной

заполнили кожаную форму, я бы тоже мог быть женщиной. Мной он и заполнял ее, -

уставшую и голодную, — когда они оба сидели на полу и хлебали меня алюминиевыми

ложками. Их он взял в студенческой столовой, — оба они тогда учились, — и вернул

ровно через пять лет. Поэтому я и говорю "взял", а не "украл". Они ели меня, смотрели

друг на друга, и ложки гнулись от запаха перца, вкуса свежего пота и блеска чешуи, по

небрежности попавшей в суп.

Сегодня меня будут есть ложками старого серебра.

Чуть потемневшие, они придают мне неповторимую, чуть металлическую кислинку.

Это вам не уксус. Я вздыхаю, и он выливает меня в сито, после чего долго перетирает.

Я выхожу в другой котелок нехотя, — густыми каплями. Нужно поистине ангельское

терпение, чтобы перетереть халасли так, как он, — то есть я, — того требует. Будете

нетерпеливы, получите жидкий суп, занудливы — станете давиться пюреобразной

кашей. Он терпеливо перетирает меня, а она режет кусками вареную рыбу, которую

позже зальют мной. Оба они смотрят в окно, но птица, которую они видят, — маленький

прожорливый птенец грача, очень черный, — у каждого теперь своя.

Кажется, они вот-вот разведутся.

Похоже, — пусть это звучит банально и пошло, но ведь первые блюда это вам не всплеск

остроумия, — сегодня я не получусь у них в первый раз. Во мне куча ингредиентов, но я

не буду так обжигающе-хорош, как когда-то. Пусть даже во мне сегодня те самые

раковые шейки. Пусть даже сегодня в первый раз за десять лет он приготовил меня

именно по дорогому рецепту дорогого издания моего дорогого Гунделя. Сегодня я не

буду так хорош, как когда-то. Когда они сварили меня из нищенского набора. Прав был

Гундель, который, помешивая суп, говорил:

— Настоящая кухня — в простоте!

Вы, наверное, думаете, что я тупой суп, который не понимает, что был вкусен просто

потому, что эти двое были молоды, счастливы и очень влюблены друг в друга. А сейчас

все не так. Все не так с ними, а не со мной. Поэтому, как бы они не ухищрялись, я не

принесу им удовольствия. Все это я прекрасно понимаю. Дело не в рецепте. Сейчас их

халасли, — сегодняшнего меня, — не спасет ни щепотка кориандра, ни еще один листик

лавра, ни перец, ни слезы святых. Их любовь выкипела, как неудачно приготовленный

суп. Выкипела, и я вместе с ней. По-настоящему великие блюда получаются лишь у

влюбленных поваров, клянусь вам. Да и то лишь, когда они готовят для женщин,

которых любят. Именно эти люди едят. Все остальные — питаются мертвечиной. Как

раки.

Теперь вы понимаете, почему их не стоит добавлять в суп любви?